Евгений Боровой

Господи, спаси и помилуй!.. На Твоё Рождество умерла (бабушка сказала — преставилась) моя чудесная подруга Настенька. Бабушка обняла меня, и мы долго горько плакали…

В гробике она лежала, как настоящая принцесса: на голове — большой венок из белых живых цветов, скрывший её больничную уродливую «стрижку»; он был похож на фату, а лёгкое, также белое, платье походило на свадебный убор…

После похорон (помилуй меня, Господи; может, неправильно поступила) я поведала Павлику, что Настеньке он нравился. В глазах у мальчика стояли слёзы, когда он говорил: «Мне она тоже нравилась. Она такая замечательная!»

Дней через десять я… встретилась с подругой! Она мне — приснилась. Будто иду я по дивному разнотравью и разноцветью. Воздух словно на меду настоян. Птицы поют голосами неслыханными; небо невиданной синевы, кажется, со всех сторон соприкасается с лугом, вокруг которого высятся сказочные замки, похожие на сияющие церкви с золотящимися куполами. И колокольный звон — не земной, а необычный: он вливается не в уши, а прямо в сердце, в душу. И душа трепещет, и сердце ликует, и я, чувствую, не иду, а лечу; и волосы развеваются в полёте, и платье — будто крылья.

А навстречу — златоглавый ангел в свадебном одеянии: всё ближе и ближе… Над его солнечными волнующимися кудрями волос вижу знакомую (ах!) свадебную фату… Насти. Да это же не златоглавый ангел, а сама Настя — улыбающаяся, живая, сияющая небесной красотой, счастливая!

Мы одновременно «приземлились». Я радостно протянула руку, чтобы прикоснуться к её «отросшим» волосам, однако встретила мягкую, тёплую, но непреодолимую прозрачно-невидимую преграду, и услышала тихий, чарующий голос:

   — Тебе ещё рано сюда, Мария!

Он очень походил на несказанно-добрый голос моего дедушки… Господи, это был Ты?!

Потом зашевелились губы Насти, но её голос я услышала лишь через несколько мгновений, словно он преодолевал какое-то расстояние (так бывает в грозу, когда после вспышки молнии раскат грома раздаётся спустя некоторое время):

— Машенька, не беспокойся за меня! Умирая, я говорила о красоте земного мира. Точнее, мне было страшно расставаться с мамой, папой, с тобой, близкими… А красиво, чарующе красиво — именно здесь, в раю. Тут… трудно даже передать словами… блаженно… Когда мой Ангел Хранитель возносил меня сюда, то успокаивал: «Ты за свои земные страдания сразу попадаешь в рай — в вечное блаженство»… Передай, пожалуйста, Маша, мои слова маме и папе: я их буду терпеливо ждать. И тебя — тоже.

   Доселе не слышанный неземной колокольный звон вливался, вливался, словно озоновый дух после грозы, в сердце моё и в душу, а слух мой внимал небесной мелодии удаляющегося Настиного голоса:

   — …Буду… ждать. И тебя — тоже… тоже… же-е-е…

Я проснулась и до-о-олго шептала Иисусову молитву: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную»…