Во время встреч с молодыми коллегами-экспертами из других регионов, приезжающими на стажировку в Академию последипломного образования, на заседаниях студенческого научного общества кафедры судебной медицины моей дорогой Alma mater — Медицинской академии имени И.И.Мечникова иногда просят рассказать о какой-то особенно запомнившейся экспертизе. Обычно я вспоминаю о случае, который лег в основу этого рассказа. Почему? Видимо, потому, что то давнее дело было первым экспертным исследованием молодого специалиста, приехавшего на работу в сельский район Псковщины в далеком 1972 году, по делу об убийстве.

Всю экспертную жизнь я отрицательно относился к детективному жанру в художественной литературе, на телевидении. Меня раздражал обывательский интерес к уголовным делам — узнать тайны других, некие неслыханные пороки, невиданные грехи, желание побарахтаться в чужой грязи, чтобы можно было вслух повозмущаться, а втихомолку посмаковать беды посторонних людей. Однако с годами я понял, что “уголовная” журналистика, детективы имеют и положительный заряд, для многих людей неся не только некую просветительскую нагрузку, но обладая и воспитательным действием. Именно поэтому в последние годы я все чаще заглядываю в заветные старые папки с давними архивными делами, вглядываюсь в пожелтевшие фотографии, листаю копии постановлений следователей и с ними уношусь мыслями в ушедшую экспертную молодость…

*  *  *

Осень в тот год пришла резко, словно обрубив лето. Кончилось короткое северное тепло. Лишь в конце сентября выпала неделька помилосерднее вместо ожидавшегося, но так и не наступившего бабьего лета: небо по-летнему осветилось, заголубело, распахнулось над остывающей землей, но дышало уже по-осеннему. Солнце низко катилось по небосклону тускло блиставшей теплой монетой. Год выдался грибным, богатым на боровики. Вместо столь характерных коротких «полос», они шли в корзины сборщиков без перерыва, начиная с влажного и теплого июля. В тот памятный день мы собирались пораньше удрать с работы и ехать на любимые места грибной охоты.

Уже надевая плащ, я услышал дребезжащий звук старенького телефона (вызовы абонентов принимала и вручную набирала телефонистка!). Я ласково называл своего увесистого древнего помощника “боец времен Очакова и покорения Крыма”. Звонил Евгений, следователь районной прокуратуры, входивший в “грибную бригаду”. Старше меня по возрасту и стажу на целый год, он считал себя опытным мэтром. “Ну, Юрище, с крещением тебя! Первое за время твоей работы убийство. Собирай экспертный ридикюль!” Дорога лежала в деревню Симаково – ближайшую к районному центру по грунтовке, ведущей в Псков. Сразу за последними избами окраин посёлка побежали поля выкопанного картофеля, холмы, покрытые по-осеннему ярким багряно-золотистым березняком. Симаково виднелось издали, на высоком красивом косогоре над оврагом,  по дну которого бежала речушка с водой кристалльной чистоты.

Заехавший за мной Саня, начальник угрозыска, уже успевший побывать на месте происшествия, по дороге тараторил без умолку. Я молча слушал, по унаследованной от отца привычке отфильтровывая в любом разговоре нужную для себя суть: “Дед, дед ее грохнул, достала она старика своими придирками! Нет у него алиби! Нет! Кому больше? Дачники разъехались, в деревне каждый человек на виду!”

“Кто обнаружил тело, когда в милицию сообщили?” — прервал я Александра, уже радостно позвякивавшего наручниками. Саня несколько подкис, но тут же ответил: “Муж и сообщил. Говорит, сразу же, как вернулся из районного центра, около 15 часов”.

Старенький УАЗик дежурной части райотдела внутренних дел между тем уже карабкался, трясясь и урча от натуги, по грунтовой, в выбоинах дороге, ведущей к деревне. Вот и опрятный красный дом, где совершилось злое дело. На крыльце нас встретили следователь прокуратуры, двое знакомых работников отделения уголовного розыска и две бабули — соседки, необычно молчаливые, словно боящиеся проронить слово. Саня, отстранив подчиненных, повел нас в дом. В кухоньке, низко опустив седую всклокоченную голову на огромные натруженные кулаки, лежащие на столе, сидел дед Николай, муж убитой. Маленькие комнаты поразили чистотой, уютом. Из красного угла на нас скорбно смотрел потемневший, покрытый белоснежным рушником, образ Пресвятой Богородицы. Как-то особенно вкусно пахло свежим ржаным хлебом. Как оказалось, рано утром в русской печи его испекла хозяйка.

Прошли молча в следующую комнату. Наискосок, головой к окну, лицом вниз, в огромной луже крови, пропитавшей пестрый домотканый половик, лежал труп хозяйки мощной комплекции, бабы Нюры. Рядом с телом находилось и орудие убийства — топор, на лезвии которого горела яркими потеками алая кровь…

Я осторожно перевернул тело. Обратило на себя внимание хорошее развитие трупного окоченения, редкое у стариков. Левый глаз заплыл огромным кровоподтеком. Совершенно седые волосы были обильно пропитаны кровью. На обоих предплечьях четко запечатлелись округлые четкие кровоподтёки (“пальчики”, как мы их называем), обычно свидетельствующие о борьбе и самообороне. Начинаясь в верхней части лба, к заду, к центру теменной области, уходила огромная зияющая рана, в дне которой виднелся зияющий перелом, столь характерный для действия рубящих орудий. Кажется, все было предельно ясно.

Довольный Александр, потирая руки (в те далекие годы оперативники за раскрытие преступления по “горячим” следам получали солидные премии), торопил нас с Евгением: “Сейчас быстренько все оформим, и можете катиться на свои грибные плантации. Да будьте осторожнее — на полигоне позавчера медведя видели! А мы потихоньку дедулю в камеру повезем!”

Экспертной добросовестности ради, я осмотрел и одежду деда, его руки – ни капельки, ни брызг, ни помарки крови. Случайно (случайно ли?) поднял глаза на икону. Внезапно вышедшее из осенних туч солнышко бросило в комнату через блиставшие чистотой стекла сноп своих лучей, и лик Пресвятой Богородицы осветился на миг, призывая, как прожектор маяка, на верную дорогу, а затем вновь погас. Что-то заставило меня вернуться к трупу. Рукой в перчатке осторожно взял топор, стал осматривать. И вдруг… Как часто потом эти “вдруг” на местах происшествий меняли традиционный ход моих умозаключений и логических построений! Засомневавшись, подошел к окну, держа в руке лупу. Сомнений не осталось: помимо лезвия, высохшее небольшое пятно крови было и на обухе, хотя часть половика, где располагался обушок, была абсолютно чистой. Но не это поразило – в центре высохшего кровяного пятна красовались два прилипших длинных волоса… ярко-рыжих!

“Есть ли в деревне рыжие?” – обратился я к Александру. Тот помрачнел: “Нету! Нет и не было! “Глухарь” шьете, доктор?” Евгений, осмотрев топор, меня поддержал. “Давайте-ка подворный обход по деревне: нет ли людей с повреждениями!” В это время понятые и участковый инспектор вернулись, осмотрев огороды, колодец, баньку. Милиционер склонился к уху Евгения. Следователь насупился: “Батя! Опять самогон гнали? Месяц назад предупреждал же бабу Нюру! Где продукция?” Старик поднял голову, мрачно поглядел: “Где ей быть, проклятой? В предбаннике два бидона. А как на пенсионные копейки прожить?” Участковый отрицательно покачал головой — самогон исчез!

Оформление осмотра пришлось прервать, пока оперативники пошли по дворам. Я тщательно упаковал топор с волосами-уликами, следователь опечатал вещественные доказательства. Им предстоял долгий путь — от судебно-биологического отделения Областной экспертизы до стола председательствующего в судебном заседании… Мы вышли на просторное крылечко, закурили, присев на ступени. Солнце, садясь, уже зацепилось за кромку нашего любимого бора на горизонте. С вершины холма на многие километры виднелась тихая, неброская, но такой пронзительной красоты осенняя Псковщина, что глаз было не отвести. Из недальнего болота медленно поднялась стая журавлей, сделала низкий круг над избами, протяжно курлыкая, вдруг, как-то очень собранно, построилась четким клином и потянулась к югу…

Наши размышления о вечной красоте природы были прерваны толпой сельчан, с шумом двигающейся по деревенской улице. Впереди два милиционера вели пьяного парня с головой, замотанной влажной тряпкой в виде некой чалмы. Шествие замыкали понятые — теперь словно обрадованные чем-то, говорливые бабули и торжествующий Александр, несший два пятилитровых эмалированных бидона.

Разгневанный Евгений напустился на него: “Опять Уголовно-процессуальный кодекс нарушаешь? Кто позволил изъять без протокола и фотофиксации” Саня, не дожидаясь команды следователя, подвел ко мне пьяного парня, грозно скомандовал: “Тряпку с хари сыми!” Дрожащей рукой мужик освободил лоб от мокрого полотенца. Рыжие кудри засветились в лучах заходящего солнца. Мои глаза мгновенно впились в пограничную со лбом волосистую часть головы с помарками крови. Я осторожно раздвинул волосы парня и вскрикнул: на коже виднелась четкая П-образная ссадина, повторяющая по форме и размерам обух топора. Понятые старушки, треща наперебой, тут же выложили, что парень приехал позавчера из Питера к приятелю, местному пропойце Генке, по прозвищу, в память давно забытой ремонтной специальности, “Телевизор”.

Саня, жадно следя из-за моего плеча за осмотром, выскочил вперёд, железными ручищами хищно схватил приезжего парня: “Ну, рыжий-конопатый, убил бабушку лопатой! Говори! Все говори, как было, гнида!!!”

Парень, трясущейся рукой прикладывая мокрую тряпку к болевшей голове и глядя слезящимися красными глазами сквозь следователя и меня, прошептал, обдав страшным перегаром: “Баба Нюра отказалась в долг дать, а у меня уже глюки начинались. Магазина в деревне нет. Не стерпел, хотел силой взять… Она первая на меня со своим проклятым топором пошла, мгновенно по башке «засветила», хорошо, что вскользь попала…”

*  *  *

История эта имела, помимо закономерного юридического продолжения (рыжий был осужден за убийство при превышении пределов необходимой обороны), и необычное бытовое. Быстро пролетели три года работы на Псковщине. Несмотря на уговоры всего районного начальства и Областного судебно-медицинского эксперта Владимира Петровича Абросимова, я собирался возвращаться домой, в Ленинград. Как-то вечером в дверь кабинета раздался осторожный стук. Дверь тихо отворилась, с трудом пропуская могучую фигуру деда Николая. Я сразу узнал его, хотя почти три года не видел. Он совсем поседел, ссутулился, но глаза были такие же ясные и проницательные, как тогда…

“Слыхал я, доктор, что домой ты собрался, в Питер. Ангела Хранителя в дальней дорожке! Долгой жизни тебе! Прими подарок малый. Очень ее покойница любила…” Осторожно положил передо мной чистый белый сверток, развернул. На столе возникла темная, выгнувшаяся от древности дугой икона, с которой глянул на меня ласково и строго лик Богоматери. Той самой, посоветовавшей не торопиться! Комната словно осветилась. Перекрестившись, я взял образ в руки, поцеловал, как учила бабушка. С трудом прочел надпись древней вязью: “Не рыдай Мене, Мати…”; повернувшись, хотел поблагодарить, но комната была уже пуста…

*  *  *

Сколько быстрых и разных лет пронеслось, пробежало, пролетело с тех пор! Почти каждую осень приезжаю я на любимую свою Псковщину. За прошедшие годы земля эта и люди ее стали для меня родными. Обхожу знакомых, обязательно бываю и на поселковом кладбище. Как тридцать лет назад, утром идя по центральной улице на работу, я здоровался почти с каждым встречным, так и теперь, проходя главной аллеей погоста, вижу знакомые лица. Останавливаясь перед могилками, по канону поминаю усопших. Места вечного упокоения деда Николая и бабы Нюры — на обширном семейном месте, в окружении захоронений близких, со стройными светлыми березками “в головах”. Приношу гостинец — скромные цветы, крошки для птах небесных, зажженную свечу, поминальную православную молитву…

 

Юрий Молин