Вспоминается мне встреча с одной бывшей советской учительницей… Не сдерживая своих слез и горько каясь, она рассказала мне, как совместно со всем преподавательским коллективом школы она мучила верующую девушку тринадцати лет. Мне запомнилось даже имя этой девушки: Капитолина Зайцева.

…Это были 1930-е годы на Украине. Зайцева по праздникам ходила в церковь. Советская же школа хотела (как и сейчас хочет) всячески отвлечь детей от Церкви. Капитолину Зайцеву вызывали на объяснения, укоряли, понуждали ее отстать от Церкви, бранили, оскорбляли и наказывали. Но ничто не помогало. Вызвали родителей. Те ссылались на собственное желание девушки. Наконец над Зайцевой устроили школьный суд. На суде этом тринадцатилетняя Капитолина держалась, по словам учительницы, исключительно хорошо: честно, твердо, необычайно мужественно. Против нее были все педагоги школы Девушка совсем их не боялась, защищая перед ними свое право на веру в Бога, на молитву, на любовь к Церкви. И как мне рассказала учительница, у нее было тогда ощущение, что не они, педагоги, судят ученицу Капитолину Зайцеву, а она их всех судит. Капитолина стояла перед ними, как некий образ невинного Страдальца за грехи мира, Господа Иисуса Христа, «как агнец посреди волков». Нравственная ее правда жгла души педагогов, ее судивших. Зайцева заявила им открыто и решительно, что никакие советские школы веры в Бога от нее не отнимут.

Конечно, Зайцеву засудили и изгнали из школы. Но суд этот остался глубокой незаживающей раной в душе учительницы, которая мне это рассказывала. Подвиг ученицы Зайцевой укрепил слабую веру и в ней самой. Она горько осознала свое собственное малодушие, свое боязливое молчание на этом суде. И, очутившись во время последней войны вне границ Советского Союза, она выплакала этот свой грех пред Крестом и Евангелием, пред Самим Христом Спасителем, пред Божией Правдой, которую она малодушно предала, участвуя в осуждении этой мужественной, благородной девушки, свято исповедавшей свою веру.

Архиепископ Иоанн (Шаховский) (1902-1989)
“Ценность и личность”. Издательство Белорусского Экзархата
Московского Патриархата, 2011

Из воспоминаний детства и отрочества
архимандрита Сергия (Бирюкова)

Не могу теперь не вспомнить про единственную в моей жизни Пасхальную неделю, случившуюся в это семейное время.

С большим нетерпением ждал я этот праздник, и тихо поигрывая в кухне, спрашивал у Таисии:

– Таиса, Таиса, скоро мы будем молочко  есть?

– Послезавтра, душечка, послезавтра. Молочко теперь у церкви на крестике висит, – отвечала, склонив голову, Таисия.

Не долго думая, я резво выбежал во двор, чтобы посмотреть, как это молоко на кресте повесили. Но там ничего не было. Крест без всяких привесов горел как свеча под лучами весеннего солнца.

Наконец наступило давно ожидаемое «послезавтра», то есть Светлое Христово Воскресенье. В это величественное утро я крепко спал, но мамаша стала тихо будить меня, говоря:

– Вставая, Вася, скоро обедня отойдет. Христос воскресе!

Я точно на крыльях поспешно побежал в зал взглянуть на церковь – и что же? Глазам моим представилась восхитительная картина: окна у церкви, которые я всегда привык видеть черными, теперь были совершенно огненными.

В доме никого не было. Одна только мамаша ходила по комнатам, а я безотрывно смотрел на церковь. Но смотреть пришлось недолго. Вскоре раздался всегда увеселяющий меня трезвон, и в дом толпой вошли дети, за ними дедушка с бабушкой и отец, в руках его был большой узел с пасхой. Мы дружно стали разговляться.

После обеда, ни на шаг не отступая от Семы, я отправился с ним на колокольню. Вид с колокольни невыразимый: сказочно-игрушечные домики, малюсенькие человечки, широко разлившийся Дон, властно подступавший к самой станице. Близко к колоколам я не подходил: одаренный от природы слишком чувствительным слухом, я не мог переносить колокольного звона, который почти ни на минуту не прекращался.

Архимандрит Сергий (Бирюков), 1862-1943
Духовник Александро-Невской Лавры.

“Духовный собеседник”, 2002

Недаром говорят, детство самая счастливая пора. Так и есть у большинства людей. Только, чтобы это понять, нужно стать взрослым.

И в школу ходить не хочется, и уроки делать лень, и лета всегда ждать долго приходится, и до кнопки своего этажа в лифте не дотянуться, спать заставляют ложиться рано, зубы чистить — много и хлопот, и расстройств. Когда они маленькие, несерьезные, то из них, как ни странно, потом и складывается Счастливое Детство. Конечно, не только из них…

Другое дело, когда горе отбирает у человека детство! Тогда вместо радостных воспоминаний на сердце остаются шрамы, зарубки, которые не проходят, не излечиваются всю жизнь,

О таком детстве, украденном войной, и рассказывает Виктор Васильев, автор повести «Зарубки на сердце». Он должен был осенью идти в первый класс, но 22 июня началась Великая Отечественная война, бомбежки. От школы остались рутины… От прежней мирной, детской жизни — тоже.

Фашисты заняли многие деревни и города, превратили людей в рабов. На долю маленького Вити и его младшей сестры Тони выпало все, что и взрослым-то пережить сложно: и бомбежки среди ночи, и оккупация, и тяжелое и опасное бегство от войны, и голод, и плен, и лагеря смерти, и рабский труд на фашистов-хозяев, И всегда как ангел-хранитель рядом с детьми была их мама. Она каждый день совершала подвиг, жертвовала собой, чтобы спасти их от смерти.

Предлагаем вашему вниманию фрагмент повести — яркие картины военного детства, как фотографии в альбоме памяти. Только фотографии эти живые и страшные, потому что все здесь сказанное — абсолютная правда.

 В бараке для пленных где они находились всей семьей, началась эпидемия страшной болезни — сыпного тифа. Заболевших увозили в специальный барак, где оставляли умирать без лечения, без еды и питья. Эта же болезнь настигла и Витину маму.

Прошло две недели как ее увезли в тифозный барак.

Незаметно и тихо вернулась мама. Целовать нас не стала, только прижала к  себе меня и Тоню да по головке погладила. Слёзы падали нам на волосы,

— Я ведь заблудилась в бараке, едва нашла вас, — говорила они сиплым голосом.

Тетя Сима и бабушка обняли её, но ни о чём не расспрашивали, Видели, что она очень устала, пока шла. Вдруг она встала на колени перед  берёзовой стойкой нар и воскликнула:

— Слава Тебе, Господи! Слава Тебе, Матерь Божия и низкий земной поклон! Я снова увидела своих детушек! – и разрыдалась.

Тётя Сима и бабушка подняли её за руки, уложили на нары прямо в той же одежде, в которой она лежала в сарае и вернулась в барак.

Мама проспала несколько часов до обеда. Мы с Тоней были рядом. Нам всё не верилось, что это — наша мама, что это не сон.

Надо было идти в очередь за баландой. Мама сняла лишнюю одежду и валенки. взяла свою миску и кружку, пошла с нами к раздаче. Хильда признала в ней чужого человека, не хотела давать баланды. Долго пришлось ей растолковывать, что к чему. По её мнению, никто не мог, не имел права выжить после сьпного тифа. Для чего же тогда нужна эпидемия?! Нехотя, но всё же дала маме порцию. Недаром в очереди говорили, что руководство лагеря специально раздувало эпидемию без лекарств, как ещё один способ массового уничтожения славян.

Мама охотно съела свою порцию. Потом села на нары; прислонилась спиной к стойке и стала рассказывать:

— Я была ещё в сознании, когда санитары увозили меня на тележке. Большое счастье, что так тепло одели меня мама и Оля. Тёплые кальсоны брата, ватные штаны, ватная фуфайка и сверх неё зимнее пальто моё с кроличьим воротником, два шерстяных платка и тёплые меховые рукавицы спасли меня. Потому что тифозный барак оказался простым сараем для сена, где дощатые стены имели огромные двери. Сарай промерзал и продувался насквозь, как чистое поле. Больных привозили на верную смерть. А меня спасла Богородица, Матерь Божия. Да, да, не усмехайтесь. Расскажу всё по порядку. Сначала тело моё сотрясал внутренний озноб, и теплая одежда не помогала. В то же время голова горела от температуры. Потом был провал сознания, я ничего не помню. Сколько так продолжалось, что я говорила или кричала в бреду — совершенно не помню. Один санитар говорил, что четырнадцать дней я была без сознания. Но вот, какая-то чёрная ночь. Я лежу в темноте и слышу легкий стук. «Это мне гроб сколачивают», — понимаю я. Вдруг появляется Богородица с ярким нимбом вокруг головы и с нею рядом Спаситель — Иисус Христос. Он молча пихает мне в потайной карман бутылку с соской, а в ней — лекарство.

Бабушка удивилась, дернулась возразить. Но опомнилась, промолчала.

— А Богородица мне говорит, — продолжала мама — «Хватит тебе лежать! Иди в барак и скажи всем больным и здоровым, чтобы шли сюда на встречу, со мной». «Хорошо, хорошо», — отвечаю я, и благодать разливается в моей груди. Я не различаю ни Ее голоса, ни своего, а слышу каким-то чутьём. Спешу в наш третий барак. Кричу, как мне кажется, громко-громко: «Люди! Вас ждет Богородица! Идемте, скорее, к Ней Но люди молчат, не обращают на меня внимания. Я ещё и еще зову их, но никто не откликнулся. В печали я вернулась к Богородице: «Люди словно не слышат меня, никто не пошел со мной», «Это потому, — отвечает Матерь Божия, что ты не святая. Но не печалься теперь Я пойду только к тем кто Меня позовет. А тебе Я дарю иконку, молись на нее».  С той поры я не теряла сознание, пошла на поправку. В потайном кармане пальто действительно оказалось лекарство в бутылке с соской. А в другом кармане я нашла иконку точно такую же, какая у меня была до болезни и оставалась в бараке.

Мама была счастлива и мы были счастливы. Поэтому не стали уточнять происхождение иконки и бутылки с соской.

Виктор Васильев

Альманах «Линтула».
Санкт-Петербург, 2019