Святой равноапостольный Николай Японский (1836–1912) – основатель русской Православной миссии в Японии. Приехав в Японию в возрасте 24 лет, в течение пятидесяти лет занимался миссионерской деятельностью. Им были основаны семинария, школы богословия, иконописная мастерская. В совершенстве изучив японский язык, он перевел для своих прихожан–японцев Священное Писание. Когда он скончался, японская православная община насчитывала 34000 человек. Публикуем запись из его дневника о происшествии в одной из православных воскресных школ в Японии.

Четыре ученицы третьей приготовительного класса — Екатерина Хагивара (дочь Текусы, инспектрисы, внучка о Иоанна Сакаи), одиннадцати лет; Фива Оно (дочь катихизатора Фомы, внучка о. Павл: Сато), одиннадцати лет; Сусанна Огата, двенадцати лет; и Нина Конаса, двенадцати лет — хотели убежать из школы, чтобы поселиться в пустыне, между Аомори и Сендаем, сделанном ими шалаше, жить там монашками и отмаливать свой грех. Пятая же, Екатерин; Имамура (дочь умершего катихизатора Варнавы), одиннадцати лет, участвуя в заговоре оставалась в школе только затем, чтобы доставлять им в пустыню для пропитания хлеб Прочие подруги того же класса, хотя в грехе участвовали, но не решились сделаться монахинями, а только дали слово хранить молчание о поступке бежавших.

Грех же, приведший к такому отчаянному решению, заключался в следующем: одна из их учительниц, Христина Хасуике, строго обращалась с ними, то есть бранила их иногда — которую за плохое знание урока, которую за шалость, так как они все в классе, как на подбор, народ очень живой и резвый. Это, наконец, вывело их из терпения, и они сговорились наказать учительницу. Но как? Придумали: олицетворить ее в «сакура; (вишневом дереве, которые у них в садике пред глазами и которые так прекрасно цветут весной) и проклясть. Сказано — сделано: собрались все сердитые и, обращаясь к сакура молвили вслух: «Пусть на тебе не будет цветов будущей весной!». Хотели они учинить это – грех тайком от всей прочей школы, но, увы, не удалось! Подслушали подруги первого класса, то есть такие же маленькие, только годом старше и напали на них с проповедью покаяния. Грешницы почувствовали всю тяжесть своего преступления и до того были поражены раскаянием, что решились всю жизнь посвятить на замаливание своего страшного греха; а так как, живя в школе, а потом в мире, это сделать неудобно, то и задумали оставить школу и мир. Так как все они с севера родом, то с пустыней ознакомились еще раньше, из окна вагона; ее и облюбовали ныне под свой монастырь. Все четверо тайно приготовились — понавязали себе в узелки все, что сочли нужным: кое-что из платья — немного (много зачем же монахиням!), а главное — молитвенники, религиозные брошюрки; не забыли и кусочков булки, какие успели пособрать.

И вот на днях вечером, когда среди занятий дается полчаса на отдых, двое из них, Екатерина Хагивара и Фива Оно, незаметно, с узелками, выбрались за ворота. Так как в школьных воротах они боялись попасться, то пробрались по задворью школы к воротам у дома о. Павла Сато и скользнули в них; но и здесь были замечены — увидели от о. Павла, что двое маленьких учениц почему-то выбежали; недоумевая об этом, тотчас же дали знать в школу пересмотреть, все ли дома? Это подняло некоторую тревогу, помешавшую двум другим последовать за подругами; их приготовленные узелки захвачены были у угла школьного здания. Между тем бежавшие подруги их ждали; видя, что их не догоняют, бежавшие, уже спустившиеся было вниз по улице, вернулись на уровень дома врача Сасаки. Здесь они и были захвачены пустившеюся за ними погонею. Погоню эту составляли, кого нет в школе, дочь и сын о. Павла Сато; последний, то есть сын о. Павла, Иосиф, сам тоже двенадцатилетний, схватив свою племянницу Фиву за руку и ведя ее обратно в Школу, всю дорогу делал ей реприманды (выговоры прим. ред.), как подобает дяде, рассерженному неприличием поступка племянницы и считающему своею обязанностью учить ее. Из этого реприманда, буквально переданного мне, я, между прочим, узнал, что мать Фивы, Фотина, в свое время тоже собиралась бежать из школы по благочестивому побуждению (эта вместе с тогдашней своей подругой по классу Надеждой Такахаси, нынешней начальницей Женского училища в Кёото, задумывала бежать в Нагасаки, чтобы оттуда пробраться в Россию в какой-нибудь женский монастырь и сделаться монахиней). По водворении бежавших в школе разобрана была вся их история и сделаны соответствующие вразумления, которые успокоили всех.

Однако же не всем детям это прошло очень легко: Екатерина Хагивара, очень нервная по природе, до того расстроилась, что и до сих пор несколько больна. Последнее обстоятельство послужило и началом всего этого разговора. Я спросил начальницу школы Елисавету Котама: «Отчего в воскресенье не было Кати Хагивара в Церкви, не больна ли?» В ответ на что Елисавета и стала рассказывать эту историю. Я заключил наставлением, чтобы учительницы были осторожны в своих выговорах, не раздражали детей и не вызывали их на такие поступки.

Вера и Людмила были хорошими подругами. Они проводили экскурсии для паломников. Им было о чём поговорить. Ведь у них общие интересы. Но однажды они из-за чего-то поссорились. Даже так, что и не разговаривали друг с другом, и не здоровались. Людмила всюду злословила Веру. Теперь она видела в делах и поступках Веры только плохое.

Но однажды они столкнулись лицом к лицу на дороге, которая вела к храму.

– Здравствуй, Людмила! Как я рада тебя видеть. Я ведь люблю тебя. –  так сказала Вера и ласково посмотрела на Людмилу.

Вера пошла дальше. А Людмила в недоумении стояла на дороге и плакала. Ей было очень стыдно.

Схимонахиня Анастасия

егодня мы с Вами вновь окажемся в удивительной стране в которой не только  цветы умеют разговаривать, но и даже Пасхальные куличи, Пасхальные яйца  и Творожные пасхи.

Дом Творожной пасхи стоял в центре розовой поляны, на которой росло очень много роз. Пасхальный  Кулич, Пасхальное  яйцо  и Творожная  пасха, мама Ольга и бабушка Рита  находились в самой загадочной комнате дома –  десятой.  В ней находилась самые ценные книги удивительной страны  и несколько необычных фарфоровых яиц, которые сегодня принес Пасхальное яйцо. Бабушка Рита открыла старинную книгу и увидела красивый рисунок пасхального ожерелья. Она показала рисунок маме Ольге. Ольга была поражена красотой ожерелья.

– Какая красота ! – сказала она.

Услышав это, Пасхальное яйцо, открыл шкаф, в котором находилось красивое фарфоровое яйцо, достал его и отдал его Ольге. В фарфоровом яйце оказался секрет, внутри него находилось пасхальное ожерелье и красивый пасхальный кулон. Ожерелье состояло из пасхальных подвесок. Каждая подвеска была сделана в виде пасхального яйца, на некоторых из них были изображены красивые цветы. Несколько пасхальных подвесок были сделаны из молочного янтаря. Пасхальный кулон тоже был очень красивый, это было пасхальное яйцо, сделанное из красивого камня селенита.

– Это Ваши пасхальные подарки, – сказал Пасхальное яйцо и подарил ожерелье Ольге, а кулон Маргарите.

Мама Ольга и бабушка Рита были очень довольны подарками. Но еще приятнее дарить подарки! Они подарили целую корзину подарков Пасхальному  яйцу,  Пасхальному  Куличу и Творожной  пасхе.

Ольга решила одеть ожерелье дома и поэтому положила его в красивый  пакет. Маргарита и Ольга пошли домой. Бабушка Рита решила зайти к маме Ольге, так как в это время  дедушка Коля был  у нее гостях. Ольга и Маргарита остановились на розовой поляне. Розовая поляна одно из самых красивых мест удивительной страны. На ней растут все известные и неизвестные виды и сорта роз. Нежный аромат роз пронизывал все вокруг. Ольга не заметила как разорвала пакет шипом розы, и ожерелье упало рядом с красной розой. Ольга и Маргарита пришли домой.

– Оля, примерь свое красивое пасхальное ожерелье, – сказала Маргарита.

Женя и дедушка Коля пришли посмотреть на подарок. Мама Ольга открыла пакет и увидела, что ожерелья нет.

– Я потеряла пасхальное ожерелье! – расстроилась Ольга.

Все стали ее утешать и решили найти ожерелье. Мама Ольга , бабушка Рита, дедушка Коля и Женя пришли на розовую поляну. Они обыскали все вокруг, но ожерелья не было!

За ними внимательно наблюдала красная роза. Ожерелье ей очень понравилось и поэтому она решила оставить его себе. Она представила как будут сочетаться ее красивые красные лепестки с ожерельем. Ей так не хотелось отдавать его! Однако она увидела, как все расстроены! На чужом несчастье, счастья не сделаешь. Роза отдала ожерелье. Все были счастливы! Но больше всех была счастлива роза, потому что она поступила правильно. Ольга  подарила розе пасхальный подарок, она нарядила розу миниатюрными пасхальными украшениями. Роза стала еще красивее!

Евгений Александрович Гладков

Ольга Викторовна Гладкова

На Афоне, у себя в каливе, весной, когда цветут деревья, я развешиваю карамельки на ветках кустарника, что возле забора, которым огорожена моя келья. Когда ко мне приходят посетители с маленькими детьми, я говорю: «Ребята, будьте добры, оборвите с кустов конфеты, потому что, если пойдёт дождь, они раскиснут и пропадут!» Некоторые сообразительные малыши понимают, что это я развесил на ветках конфеты, и смеются. Другие верят, что конфеты выросли на кустах сами, третьи не знают: верить или нет… Малышам нужно и немного солнышка.

Старец Паисий Святогорец
“Слова”, т. 4.
Издательский дом “Святая гора”, Москва, 2004

Посмотрите: с детского возраста заметно, к чему у человека призвание. Однажды в монастырь Стомиоп пришел человек с двумя малышами — своими племянниками. Один — лет шести-семи, уселся рядом с нами и без остановки задавал нам разные вопросы. «Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?» — спросил я его. «Адвокатом!» — ответил он. Второй ребёнок куда-то подевался. «Где же он? — спросил я его дядю. — Не свалился ли он в обрыв?» Мы вышли его поискать и услышали, как из столярной мастерской доносятся удары молотка. Заходим мы в мастерскую и видим, что малыш так здорово отделал теслом гладко обструганную крышку верстака, что она годилась после этого только в печку! «Кем же ты станешь, когда вырастешь?» — спросил я его. «Столяром-краснодеревцем!» — ответил мальчуган. «Станешь, — говорю, — станешь. Ничего, что испортил доску! Подумаешь, экая важность».

Старец Паисий Святогорец
“Слова”, т. 4.
Издательский дом “Святая гора”, Москва, 2004

Ко мне в каливу[1] пришел однажды мальчик – он хромал, но личико его сияло. «Здесь, – думаю, – дело непросто, раз так сияет божественная Благодать!» Спрашиваю: «Как поживаешь?» И он рассказал, что с ним случилось. Один зверюга, ростом под потолок, хулил Христа и Матерь Божию, и этот мальчик бросился на него, чтобы его остановить. Зверюга повалил его наземь, истоптал, покалечил ему ноги, и после этого бедняжка захромал. Исповедник!

[1] Отдельная постройка на Святой Горе Афон, предназначенная для проживания монахов

Старец Паисий Святогорец
“Слова”, т. 2.
Издательский дом “Святая гора”, Москва, 2004

…Когда мне было года три-четыре, мы с отцом часто ходили в церковь и много раз, когда я стоял у иконы Божией Матери, мне казалось, что Богоматерь, как живая, смотрит на меня с иконы, улыбается и манит меня. Я подбегал к отцу: «Папа, папа, Она живая!» – повторял я. – «Кто, дитя мое?» – спрашивал отец. – «Богородица!».

Отец не понимал меня.

Из воспоминаний
старца Оптиной Пустыни Варсонофия (1845-1913)

Трудно, право, припомнить, какими судьбами и для чего мои родители оставили меня на хуторе Бараки…

Бараки или, правильнее сказать, Буераки находятся в области Войска Донского в Усть-Медведицком округе. От Усть-Медведицкой станицы отстоят не более как в восьми верстах. Бараки – это небольшой казачий хутор (Санюткин), расположенный на оврагах, ярах и пригорках.

…

Доканчивая первый аршин своего детского возраста, я беззаботно поигрывал среди неугомонных занятий тетки.

Тетка же, несмотря на все свои тяжелые, многосложные хлопоты и заботы, каждый воскресный и праздничный день ходила в монас­тырь к обедне; когда я немного подрос и резво начал бегать по двору, стала и меня брать с собой, к моей непередаваемой радости. Незабыва­емы восторги моего детства!

Усть-Медведицкий Преображенский девичий монастырь от Ба­раков отстоит не более как на шесть или восемь верст и расположен между невыразимо живописными горами и холмами, которые беспре­дельной цепью тянутся по правому берегу Дона.

Монастырь скромно притаился на невысоком холме и состоял из немногих зданий. Небольшая сельской архитектуры каменная церковь, два-три корпуса, несколько деревянных келий – все это было красиво опоясано невысокой каменной оградой, за которой, около самых свя­тых ворот, стоял с десяток небольших домиков. Но, несмотря на та­кую необширность обители, сколько в ней для меня было восторга и восхищения! С каким нетерпением ожидал я каждый воскресный и праздничный день, когда мы с теткой рано утром отправлялись в монас­тырь к обедне. Я резво бежал по дороге, совершенно не замечая дальности расстояния, и приближаясь к предмету нашего путешествия, с величай­шим восторгом любовался картиной обители, особенно церковью. Эта царица моего детского сердца, белая словно лебедь, точно магнитом при­тягивала к себе мою душу и мысли, и как бы более и более стараясь ув­лечь меня, ярко горела своими вызолоченными главами в лучах восходя­щего солнца. Каким неизъяснимым торжеством было для меня, когда в пути вдруг раздавался звон монастырских колоколов! Дыхание во мне останавливалось, и я, тая как снег от удовольствия, весь превращался в слух.

Входя в обитель, я считал себя уже не на земле, и участвуя в церкви за богослужением, находил в нем неизобразимое счастье. Монастырское пение, лелея мой слух, глубоко западало мне в сердце. Внутренность цер­кви, горящие свечи и лампады, черные одежды монахинь, запах ладана – все это прочно поселило во мне неудержимое стремление и любовь к это­му монастырю и вообще ко всему святому.

После обедни мы всегда заходили к матушкам в гости. Знакомых в монастыре у нас было много, и некоторых я назову по именам.

Старая монахиня Мариамна. Она незабвенна для меня по следую­щему случаю: как бы провидя мою будущность, она однажды, благосло­вив меня маленькой иконкой преподобной Матроны, заботливо внуши­ла мне молиться ей так: «Преподобная мати Матрона, сподоби меня мо­нахом быть».

Матушка Евдокия. Я считал ее святою, потому что она жила в при­деле, который я представлял не иначе как церковью. И какая это была добрая матушка! С любовью матери, взяв за руку, она потихоньку водила меня, бывало, по всей церкви, подробно рассказывая о значении каждой иконы.

Матушки Модеста и Маркелина. У них мы имели особенное прибе­жище и шли к ним точно в свой дом. И еще много других, которые, к со­жалению, покрывшись давностью времени, предались забвению. Все эти матушки искренно уважали тетку и чрезвычайно любили меня, и нежно лаская, щедро дарили мне множество просфор, конфект и пряников. Итак, обогащенный и переполненный всякими едва вместимыми впечатления­ми и различными утешениями, я, весьма довольный, возвращался с тет­кой в Бараки, беспрестанно оглядываясь на свое очарование ‒ белую цер­ковь, которая понемногу скрывалась за живописные горы и воздушную синеву.

Сколько было рассказов по приходе домой! Все виденное и слышан­ное с увлечением передавалось бабушке, которая с большим удовольстви­ем слушала мои новости, видимо утешаясь моим детским интересом.

Архимандрит Сергий (Бирюков) (1892-1943)
Духовник Александро-Невской Лавры
отрывок из “Воспоминаний детства и отрочества”
“Духовный собеседник” 3(31) 2002 г.

На окне стоит стеклянная банка. Где-то сбоку светит в окно солнце. Как же играют цвета и краски, отражая солнце в стекле! То россыпью сверкнут изумрудно-зеленым, то оранжево с синим перемешиваясь, образуют такой ореол красоты, что «ни в сказке сказать, ни пером описать», то ослепительно блеснут серебристо-золотым, ослепляя глаза, то рассыплются огненно-красным едва уловимо тут-же переливаясь в другой цвет. Строя все новые и новые картины красоты. И подумалось:  Господи! Если сотворенное солнце способно так сверкать и преображать ничтожное стекло и даже осколок стекла, то как-же засверкает, засветится, возликует душа человеческая, это высшее творения Твое Боже, приняв в себя лучи Божества Твоего! «Око не виде и ухо не слыша…».

Но чтобы солнце играло и пело на банке стеклянной – банка должна быть чистой, стекло должно быть прозрачно, иначе ничего не получится. В мутном и грязном стекле не отразится радугой солнце. Так и душа должна быть светлой, чистой, чтобы быть способной принять и отразить собой весь спектр Божества Твоего, Господи. В мутной душе не увидишь Бога.

Ольга Рябова
Жизнеописание мирянки в Боге

М

ама с тётей повели Лесю в боль­шой красивый храм. До этого она никогда не была в церкви и назвала этот дом «дворцом». Во дворцах де­вочке тоже не приходилось бывать, поэтому рассматривала всё под­ряд. Ей очень понравились зал, пли­точный гладкий пол, картины, лю­стра, разноцветные гирлянды, как на ёлке (а это были цветные лампа­ды). Пришли дяди в длинных наряд­ных платьях. Запел хор. Народу сто­яло довольно много. «Ого, человек двести тут работает», – сделала вы­вод девочка, имея в виду прихожан. На ростовой иконе ей очень понра­вился кудрявый Мальчик и Его Ма­ма, статная, высокая. Она даже ре­шилась поговорить с Мальчиком, пытаясь подружиться с Ним. Перед храмом цвели розы, и Лесе показа­лось, что этот Мальчик звал её по­казать Его прекрасные цветы. Мама завела дочку в храм и взяла на руки. Стали петь песню. Леся оглядыва­лась, смотрела, может, кто спляшет. Песня показалась неинтересной, какой-то однотонной, даже без при­пева и притопа. (Уж в этом-то толк Леся понимала, выступая в садике ведущей артисткой!)

Литургия закончилась. Батюшка провёл огласительную беседу и при­ступил к крещению. Лесю постави­ли в большой чан с тёплой водой и заставили присесть, а затем триж­ды облили водой. Потом мама обер­нула её простынкой и унесла на по­доконник, залитый лучами солнеч­ного света. Там она надела на дочку белую рубашечку. И остальная одеж­да тоже вся-вся была белая. Крестик на фиолетовой верёвочке надел сам батюшка. Такого радужного счастья, которое заполняет всё вокруг, Леся больше никогда не испытывала! Это было какое-то небесное счастье!

Газета “Вера”
№ 17(859), 2020

М

аме нашей захотелось завести кур. Привезли инкубаторских цыплят. Один цыпленочек оказался настолько слабеньким и нежизнеспособным, что пришлось его выхаживать отдельно от других, с повышенной заботой. В отдельной коробке с грелкой. Он не умел ни есть, ни пить, пришлось капелькой молока с пальца отпаивать в открытый клювик, и много других хлопот было с ним.

И вот начал поправляться, научился сам брать корм. Вместо пушка выросли перышки, окрепли крылышки и ножки. Можно стало вынуть его из отдельной коробки и пустить к прочим цыплятам. Оказался цыпленок курочкой-молодкой, среди прочих не отличишь, так исправился, выровнялся и подрос.

Но стоило мне показаться на улице, как эта маленькая курочка теперь уже бежала ко мне со всех ног, оставив свое стадо подруг кур! И так все лето, до самой осени. Не забыла, помнила, бежала к тому, кто ее выходил.

Смотрю и думаю: вот если бы мы (я) так бежали за своим Спасителем, нас Собой закрывшему от гибели! Куриная память способна помнить добро сделанное ей, а человечья? Способна ли она помнить своего Хозяина, своего Создателя и Спасителя? Увы! Мы бываем хуже куриц, кошек и собак, привязанных своей любовью к своему хозяину.

Ольга Рябова, 1996.

Д

есять лет назад, как только выпадет большой снег, выйдет месяц, собиралось множество зайчат, целые стайки. Снег большой, они натопчут целые круги на поляне, где нет деревьев. Гоняются друг за другом, играют, перебрасываются снегом, радуются. Радость жизни. Животные радуются жизни, а мы им вредим, мы их беспокоим. А они радуются. У нас есть все, чего ни пожелаем, но мы недовольны. Они не беспокоятся, не готовят амбары для зерна, ничего. А Господь их кормит. Немного погрызут веточек, найдут местечко, заснут. И благодарны Богу. А мы нет.

Птица непрерывно славит Бога. Начинает рано утром, в три часа, и поет, до девяти часов не перестает. В девять часов немного затихнет и тогда только отправляется на поиск пищи — маленьких должна накормить. Потом опять поет. Ее никто не заставляет петь. Слушает ее ли ее кто-нибудь или нет, она все равно поет. А мы хмуримся, задираем нос, нам не до пения, не до чего.

Архимандрит Фаддей (Витовницкий)
“Зерна добромыслия”,
“Златарница”, 2011