ОТ РЕДАКЦИИ

 

Уважаемые читатели! Коллектив журнала уходит в плановый отпуск до конца августа. Читайте нижеприведённые последние публикации и освежите в памяти наши архивы. До скорой встречи в конце августа.

 

 

ГЕОРГИЙ ЕРМОЛОВ

 

 

КРУПИЦЫ МУДРОСТИ И ЧАСТИЦЫ БЫТИЯ

     в философско – публицистических этюдах д.ф.н. Сергея Алексеевича Емельянова

 

Десять лет назад, когда в издательстве «Невская лавра» вынашивалась идея создания принципиально нового церковного журнала, его будущая концепция и формат явились почвой для оживлённых дискуссий. Варианты рассматривались различные, часто неожиданные, но общее мнение было единым: нет смысла порождать издание, аналоги которому в изобилии наполняют полки всех церковных лавок. Нужен журнал, ориентированный на читателя ещё невоцерковлённого, но уже начинающего задаваться вопросами, неизбежно возникающими у каждого человека, приобретшего  определённый жизненный опыт и духовный багаж.

Так созрела концепция научно-публицистического журнала «Источник надежды», призванного глубоко и детально рассматривать вопросы взаимодействия Церкви и общества, истории и религиозно-философской научной мысли, а также размышления современных учёных и богословов.

Не сразу, но в числе авторов появилось немало имён хорошо известных и авторитетных не только в научных кругах, но и в среде массового читателя. Широкий диапазон рубрик быстро привлёк внимание думающих и неравнодушных людей.

Несколько сложнее обстояло дело с публицистикой. Надо признать, что наше непростое время породило многочисленную плеяду как квазипублицистов, так и подлинных, среди которых немало хороших и разных. Известный мэтр литературной критики прошлого века Игорь Дедков предельно чётко сформулировал сущность публицистики:

«Публицистика — высший род журналистики. <…> Она выделяется тем, что всегда исполнена полемики, спора, борьбы за новые идеи. С его <публициста> творчеством несовместимы робость и трафаретность мысли, иллюстративность и несамостоятельность взгляда».

Что и говорить – полемики и борьбы за новые идеи в этом жанре в достатке, а иногда – и в избытке, и это, безусловно, правильно. Однако формат нашего журнала предполагал несколько иного, максимально взвешенного подхода. Главная и неоспоримая особенность этого жанра – неизбежная ангажированность – политическая, идеологическая, социальная, и этот факт ни в коей мере нельзя ставить в упрёк «высшему роду журналистики», который ради того и существует. Но вот что представляет собой чрезвычайную редкость, так это насущно необходимый философский взгляд на рассматриваемые проблемы. Пример тому – библейские пророки, которых Э. Ренан, ничтоже сумнящеся, характеризовал как «публицистов древности». Солидарен с ним и И. Дедков, дополняя, что «русская публицистическая литература восходит к «Слову о Законе и Благодати» митрополита Киевского Иллариона в XI веке и обличительным памфлетам Максима Грека в веке XVI.

Базовый профессиональный срез современного авторского коллектива публицистов разнообразен. Помимо прочно состоявшихся журналистов сообщество насыщено социологами, историками, юристами, психологами и прочими профильными специалистами. Но вот чего сегодня ощутимо не хватает в этой почтенной среде, так это авторов, обладающих подлинно философским мышлением, обладающих редкой ныне способностью ставить перед читателем правильные вопросы, вместо безапелляционного насаждения готовых ответов. Именно поэтому явление доктора философских наук Сергея Алексеевича Емельянова стало ценным пополнением авторской команды нашего журнала.

Главное достоинство его публицистики, на наш взгляд, это предметная конкретика изложения различных аспектов бытия, или, в авторской интерпретации – частиц. Современная публицистика (да и, пожалуй, всех предшествующих времён) сосредоточена (заточена) в основном на концептуальных (глобальных) проблемах. Вот только весь фокус в том, что в погоне за масштабом, из рассмотрения выпадают те самые частицы, без философского осмысления которых общая картина предстаёт неким кривым зеркалом. Тексты Емельянова – совокупность чётко, а главное – кратко сформулированных явлений, которые в повседневной суете сует ушли из восприятия социума на десятистепенные планы под воздействием тотального инфицирования бациллой беспредельного потребления.

Безусловно, что основное поле публицистических ристалищ – политика, в различных её модификациях. На темы внешней политики сегодня не пишет, наверное, только ленивый, но выходящие из-под бойких перьев призывающие, обличающие, а чаще – самоутверждающие опусы нередко вызывают лишь скептическое сочувствие. Авторы, даже из числа молодых и талантливых, до сих пор почему-то не уразумели, что такого понятия как «международная политика» уже не существует примерно с конца минувшего века. Её мягко, ненавязчиво, и по иезуитски коварно вытеснила политика глобальная, представляющая собой некоего метафизического идеологического мутанта, господствующего по совершенно иным законам, больше похожим на «понятия» криминального мира. Пожалуй, не будет большим преувеличением отнести это явление и к политике внутренней. Поэтому политическая аналитика прошлых лет, будучи единоутробной сестрой публицистики, попросту «убила себя об стену», а вещающие с экранов и со страниц политологи гонят откровенную пургу. Естественно не отстают от них и публицисты. С. Емельянов констатирует:

«В телевизоре не выясняют истину, а обмениваются обломками готовых мнений. <***> На ТВ господствуют лавочники, которых почти никак не волнует идейное содержание телепроизведений. Их интересует рейтинг, от которого зависит количество и стоимость рекламы как базиса благополучия. Суть рейтинга в том, что он не поднимает программу до уровня искусства, а опускает её до уровня среднего зрителя. <***> Без нравственной оценки происходящего публицистика недолго проживёт».

Именно поэтому мы и потребляем в основном инфернальную дрянь. Именно поэтому телевизор предлагает нам такие чудовищно омерзительные программы как «ДНК» или «За гранью» в рейтинговое время. Судя по продолжительности существования, их упоённо смотрят, и смотрят не потому, что предлагают, а предлагают именно то, что востребовано – невероятно изощрённые истории, тщательно подобранных, преимущественно среди русских, дегенератов и вырожденцев. Очевидно, что эти шоу уродов ориентированы на «простых людей», потому как «непростые» в это время дня ещё заняты своей непростой, по большей части паразитической работой, в том числе производством «сена» для жвачки, и «мутной жижи» для её запивания. «За гранью» – такое название может по праву носить всё наше телевидение.

Именно это поле деятельности избрал для себя Сергей Алексеевич. Культурная политика именно та сфера, от формирования которой хаотично разрозненные частицы бытия имеют шанс сложиться в гармоничную картину, насыщенную крупицами мудрости.

«Для публициста мудрость и простая правда жизни – это почти одно и то же. <***> Одна из ключевых задач публицистики – ставить преграды мутному потоку насилия и порнографии, переполняющему страницы прессы, теле- и радиопередач. Публицистика как заметки сердца и ума на полях истории должна показывать культурно-политический просвет из идейного вакуума, порождённого «стабильностью» и жаждой потребительства».

Таково профессиональное и нравственное кредо автора-философа, сформулированное в его недавно вышедшем сборнике философско-публицистических этюдов под общим названием «Крупицы мудрости и частицы бытия».

Литературная форма десяти эссе несколько неожиданна для читателя, привыкшего к общепринятому формату публицистики. Любители изучать труды с карандашом в руке очень скоро оставят свою привычку, потому как тексты Емельянова представляют собой подлинный цитатник, в поступательном изложении которого автор непрерывно дискутирует сам с собой, рассматривая каждую грань философии с различных ракурсов, обозначив её чисто православным определением – любомудрие. Этот буквальный перевод с греческого сразу же меняет эмоциональный окрас русского восприятия, знакомого с западноевропейской философией, которая, по большому счёту, не привнесла ничего интеллектуально полезного, кроме брожения «в умах, ни в чем не твердых», и годится, разве что, лишь в качестве гимнастического тренажёра мыслительного аппарата.

Представляется, что именно внутренняя авторская самодискуссия и должна являться непременным атрибутом и квинтэссенцией философского изложения любого рассматриваемого вопроса, имеющего истинно важное общественное значение. Поиск истины посредством железобетонных формулировок и категоричных утверждений есть профанация самой философии как науки, и можно взять на себя смелость признать такой подход уязвимым местом публицистики. Понимание этого прочно встроено в профессиональное кредо автора и его национально ориентированное гражданское самосознание:

«Отличительной чертой народной мудрости (здравого смысла) как реестра рецептов поведения для разных случаев является её неоднородность и противоречивость. Это связано с тем, что в данном феномене почвенного творчества фиксируется отношение разных людей к одним и тем же явлениям и поступкам. В своде народной мудрости можно отыскать прямо противоположные суждения по одному и тому же поводу. Например: “Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня” и “Утро вечера мудренее”».

Читать Емельянова как тривиальную публицистику бессмысленно. Каждая цитата помимо очевидного поверхностного смысла содержит многослойность первоисточников, из которых вырастает, может быть и не новая принципиально, но отшлифованная автором, как реставратором, мысль.

Каждый, взявшийся за перо, преследует вполне конкретную цель – донести до читателя определённые смыслы. В этом случае читающий вполне может обнаружить в тексте  второй, третий и т.д. смысловые ряды, потому что сквозь транслируемое неизбежно просачиваются глубинные авторские мотивации. Человек с прочной «профессиональной» читательской подготовкой способен увидеть (обнаружить) последующие смысловые ряды (по терминологии Х-Г. Гадамера – слои) текста, не исключая последующими все предыдущие.

Эссе «Грани любомудрия» представляют собой не обычный литературный многогранник, а почти фрактал, соединивший в себе бесконечное количество понятий, иногда противоречивых. В определении автора «мудрость – высшая духовная потенция человека» ключевым выступает понятие «потенция», т.е. личностный духовный потенциал. Действительно, интеллект и ум потребны для познания (не путать с механическим вузовским накоплением информации), а узурпированное ныне церковью понятие «духовность» значительно шире, нежели проникновенное восприятие святоотеческих писаний. Априорный постулат церкви – человек духовный – непременно воцерковлённый. Но даже сама вера не есть основополагающее условие духовности, хотя и наиважнейшее. Человек, даже глубоко и убеждённо верующий, далеко не всегда истинно духовный. Понятие духовного роста в церковной трактовке неотделимо от святоотеческого принципа Священного Писания и Священного предания, который, по определению М. Тареева, «скрывает разгул произвола толкователей». Чтобы действительно снискать духовный рост, человек, придя в церковь, должен уже изначально обладать толикой духовности, хотя бы самой малой, приобретённой посредством рациональной мыслительной деятельности. Не обладая этим, он рискует растерять даже врождённые задатки человечности, потому что вера, по определению Емельянова, «требует духовных усилий, напряжения и внутренней культуры». Священники имеют возможность убеждаться в этом ежедневно.

Духовность есть многоуровневая совокупность проявления духа в человеке, включающая объединяющие начала общества, выраженные в качестве его моральных ценностей и традиций, и отображённые в художественных образах искусства. Однако необходимо учитывать, что часто традицией становится глупость, укоренившаяся в веках, поэтому проекцию духовности в индивидуальном сознании можно определить как совесть, сформированную процессом нравственного просвещения, идейно- воспитательной и патриотической деятельностью. В подавляющем большинстве подходов к духовности она рассматривается как явление, выходящее за рамки индивидуальности и связанное со сверхличностными, божественными или космическими силами. Духовность является признаком зрелости личности, вышедшей за пределы своих узких интересов и преходящих ценностей.

«В мудрости присутствует активность мифа, эмоциональность художественного образа, точность научного знания и цельность разума». Но!  «Часто мудростью кажется многократно повторенная банальность». Которая, (добавим от себя), так же может возводиться в ранг традиции

Безусловно, в мудрости могут присутствовать все перечисленные автором составляющие, но являются ли они определяющими? Лао-Цзы пишет:

«Не выходя из дома, мудрецы знают, что делается на свете. Не глядя в окно, они видят Небесное Дао. Чем больше удаляешься от дома, тем меньше знаешь. Поэтому мудрецы достигают знания, не выходя никуда; не видя предмета, они знают название его. Не делая ничего, они совершают много. <***> Голос истины неизящен, а изящная вещь лжива. Нравственный человек не красноречив, а красноречивый – лжец. Мудрец не знает многого, а знающий много – не мудрец».

Мнение Лао-Цзы о достижении высокой нравственности не лишено оригинальности. Главным препятствием он считает учение и умствование, которые приводят людей лишь к заблуждениям. А. Шопенгауэр, со свойственным высокомерием и малой толикой агрессивности выступал против неразборчивости при поглощении духовной пищи. Ведь, действительно – «мы есть то, что мы едим», и автору всегда хочется простить резкость суждений, как врачу, объявившему неутешительный диагноз. Кроме того, он вполне обоснованно утверждает, что в процессе чтения нередко происходит заимствование чужих мыслей, и далеко не лучших, должных  «возбуждать к себе в первый же день своего возникновения то презрение и пренебрежение, которому они все равно подвергнутся через несколько лет, и в котором навеки пробудут, превратившись в материал для насмешек над прошлыми временами и их выдумками». Всё это в итоге ослабляет разум и приучает черпать идеи из внешних, часто сомнительных источников, а не из собственной головы.

Сегодня каждый автор, пишущий на серьёзные, а иногда и неудобные темы, знает, как трудно издаваться. Аргументация издательств в тренде времени – издают лишь то, что можно продать с гешефтом. Поэтому среднестатистическая масса социума с аппетитом поглощает духовные суррогаты с низкопробными незамысловатыми сюжетами и пошлой лексикой. Шопенгауэр блестяще объясняет сей феномен:

«Никто не может видеть выше себя. Этим я хочу сказать, что человек может видеть в другом лишь столько, скольким он сам обладает, и понять другого он может лишь соразмерно с собственным умом. Если последний у него очень невелик, то даже величайшие духовные дары не окажут на него никакого действия, и в носителе их он подметит лишь одни низкие свойства, т.е. слабости и недостатки характера и темперамента…».

Резюмировать же всё вышесказанное уместно мыслью Вольтера:  «Чем более читаете, не размышляя, тем более уверяетесь, что много знаете, а чем более размышляете, читая, тем яснее видите, что знаете еще очень мало».

Что же касается собственно «научного знания», его «точности и цельности разума», то здесь, прежде всего, имеет смысл вести речь о духовно-нравственной составляющей этого знания и разума, потому как образование, наука, да и сам интеллект есть категории обоюдоострые. Воистину мудро высказывался на эту тему И.В. Сталин: «Образование – это оружие, эффект которого зависит от того, кто его держит в своих руках, кого этим оружием хотят ударить», а старина Экклезиаст недаром охарактеризовал представления о мудрости, безумии и глупости одним ёмким понятием – «томление духа». Основа тому – история падения Адама, возжелавшего познать добро и зло. Так называемая же «чистая» наука наделила себя правом исключить эти понятия из практического обихода. Она не томится духом. Она маниакально зациклена на стремлении превзойти Бога.

Приводя цитату «коренного зуба немецкой классической философии» Гегеля (характеризуемого Шопенгауэром как «позор немецкой философии»), Емельянов делает вывод, что «понимание уроков истории приходит к людям лишь в сумерках старости, когда уже поздно что-либо менять в своей судьбе». Здесь стоит заметить: сама история свидетельствует, что её уроки в любой, даже самой жёсткой форме не усваиваются человечеством ни «в сумерках старости», ни в преемственности поколений, а медицинский факт неумолимо свидетельствует: питательной средой для произрастания деменции служит неизменная спутница «скорби и печали» – депрессия, т.е. то самое «томление духа», поэтому «сумерки старости» чаще всего способствуют накоплению и укоренению заблуждений. Если с годами количество вопросов превышает количество ответов – это духовный и интеллектуальный рост, если наоборот – деградация (или, по словам автора, «импотенция») поэтому возраст не может быть критерием мудрости. Ставшая банальной, модифицированная евангельская цитата «устами младенца глаголет истина» (Мф. 21:16) – отнюдь не фигура речи; в удивительно точной формулировке Емельянова: «Всегда гениальны детство и Святой Дух», а не менее банальное требование уважения к сединам беспочвенно, потому как седины не есть духовная заслуга, а всего лишь данность, дарованная каждому, независимо от личных морально-нравственных качеств. Уважение же – законная награда за достойно прожитую жизнь, а благородные седины заслуживают либо эстетического приятия, либо грустного сочувствия.

Выводом всему вышесказанному с полным правом можно признать оптимистичное и подлинно мудрое резюме автора:

«Быть может, практическая мудрость заключается в умении видеть и анализировать комитрагические и трагикомические зигзаги Бытия, и делать далеко шагающие выводы. Тогда мудрость станет родной сестрицей счастья и царицей Неба и Земли».

Лучше и не скажешь.

Многогранник Емельянова представляет собой причудливый фьюжн разнородных, разновремённых и разнодуховных понятий и представлений, посредством которых автор, подобно селекционеру, выращивает побеги подобные фракталам (или кристаллам), содержащие все исходные крупицы вековой мудрости:

«Мудрость – это смиренная поза Ученика при отсутствии гордыни в отношениях с внешним миром».

Здесь мы слышим и святителя Иоанна Златоуста: «…Ничто так не приятно Богу, как если кто считает себя в числе величайших грешников. Это есть начало всякого любомудрия: смиренный и сокрушенный никогда не будет ни тщеславиться, ни гневаться, ни завидовать ближнему, – словом, не будет питать в себе ни одной страсти».

О том же говорит и Лао-Цзы: «Мудреца нельзя назвать великим, хотя он совершает великие дела. Причина того, что мудрец легко достигает величия, заключается в том, что он не величает самого себя. <***> Нравственный человек есть учитель (или руководитель) безнравственных; безнравственные люди суть орудие нравственного. Кто не уважает своего учителя, и кто не любит своего орудия, тот, хотя и умён, очень заблуждается».

Заметим: в текстах у Лао-Цзы понятия «мудрец» и «святой» тождественны. Емельянов же, как бы подводит собственный итог: «Нравственных лидеров любой этнической ориентации власть не развращает, а делает святыми».

В сократическом диалоге «Государство» Платон утверждает, что гипотетическим «идеальным» государством должны управлять люди, прошедшие специальную подготовку, обладающие наряду с одухотворённой натурой философским сладом ума. Сократу задаётся вопрос, может ли такое государство существовать в реальности, на что он отвечает:

«Пока философы не станут королями, или короли и князья этого мира не будут обладать духом и силой философии… города никогда не будут иметь покоя от своих зол, — нет, и род человеческий, как я верю, — и только тогда наше государство получит возможность жить, и увидит свет дня».

Сократ акцентирует внимание на необходимости различения истинных и ложных философов. Истинные есть те, кто любит «истину в каждой вещи», а ложные любят лишь сами вещи, которые, согласно концепции Платона, являются «тенями Идей и Форм». Сократ подчёркивает, что истинный философ обязан сочетать в себе правдивость, умеренность, справедливость. Только такая личность обладает правом править, так как обладает знанием абсолютной истины и способна применить это знание на благо государства.

При всём уважении к Сократу необходимо признать, что никакая личность не может обладать таким знанием, но основное предназначение мудреца в представлении Емельянова, цель и смысл его бытия заключён в бесконечном поиске истины, что налагает на него тяжкое бремя ответственности перед Богом:

«Он имеет большие шансы стать спасителем Отечества и чётко осознаёт, что ответы на все вопросы можно получить только у Абсолюта. Не каждый мудрец живёт в келье, но обычно не любит шумные сходки и собрания. Поэтому душа мудрости как архетип смысла и рефлексии всегда стремится быть в обществе своего Отца».

Тот же смысл вложен и в «житейскую мудрость» Шопенгауэра:

«Ибо, чем больше кто имеет в себе самом, тем меньше нуждается он во внешнем, и тем меньше, так же, имеют для него значение остальные люди. Таким образом, выдающийся ум ведёт к необщительности.

Человек настолько бывает общителен, насколько он духовно беден, и – вообще посредственен».

Хотя автор этих строк и был убеждённым мизантропом, но в мудрости ему не откажешь. Мудрость текстов Емельянова иного рода – она преисполнена оптимизма и веры:

«Вкраплённость Чуда во всё сущее рождает Надежду, которая умирает последней. Для особо мудрых и целеустремлённых индивидов Надежда не умирает никогда».

 

***

Несмотря на то, что уровень образования современного среднестатистического представителя социума уж всяко «чуть выше начальных классов средней школы» уловление крупиц мудрости в повседневных частицах бытия явление редкое до чрезвычайности, по причине глобального распространения, и охотного применения различных мозговых протезов в виде смартфонов, айфонов и прочих технических сателлитов ИИ.  Тем не менее, подобные явления всё же случаются благодаря тем немногим homo, которые упорно продолжают использовать свой природный орган, не прибегая к помощи протеза, и в силу этого ещё сохраняют признаки sapiens. У большинства же этот орган, как не подвергающийся систематической тренировочной нагрузке, постепенно атрофируется с неизбежным последующим переходом в категорию атавизмов.

Такая случайная беседа с простой, но глубоко воцерковлённой пожилой женщиной, образованной именно «чуть выше», неожиданно выявила крупицы подлинной мудрости. Речь зашла о том, что исполнение десяти евангельских заповедей не требует, по сути, каких-то чрезвычайных усилий и духовных подвигов от любого нормального в морально-нравственном отношении индивида. И оказалось, что и это далеко не так просто, как кажется на первый взгляд. Например, что может быть проще и понятнее «не укради»? Но у добропорядочных и всесторонне развитых родителей растёт чадо, не проявляющее ни малейшего интереса ни к наукам, ни к искусствам, но увлечённо гоняющее футбол, делая на этом поприще значительные профессиональные успехи. Дабы оградить отпрыска от непродуктивного времяпрепровождения, родители волевым решением отправляют его в музыкальную школу. По прошествию лет с пролитием слёз человек становится бездарным музыкантом с ощущением напрасно растраченного времени, имея в детстве врождённые задатки талантливого футболиста. Таким образом, приличные во всех отношениях люди украли чужую жизнь. Это – самый простой пример, взятый, как говорится «навскидку».

Данная короткая история содержит две твёрдые грани любомудрия. Мудрецу довольно простоты не только в его образе бытия, но, главным образом, в способности находить в неразрешимых, на первый взгляд вопросах, самые простые, лежащие буквально на поверхности, ответы. Наверное, каждому доводилось в жизни сталкиваться с ситуацией, когда долгий и мучительный поиск решения проблемы неожиданно завершался неким озарением, суть которого всегда была настолько очевидна и прозрачна, что сознание как бы проходило сквозь неё, не фиксируя. Представляется, что природа истиной мудрости именно в способности увидеть простое в кажущейся неразрешимости. Воистину, если хочешь что-то спрятать – положи на виду. И такой способностью находить лежащее на виду чаще всего обладают дети.

Исторически мучительный вопрос человечества о смысле жизни на самом деле предельно прост – это исполнение своего Божественного предназначения в нашем «материальном» мире. Еще проще понять, в чём оно заключается. С момента осознания себя личностью, ребёнок приступает к самотестированию, самоидентификации. Накапливая впечатления и информацию, под их влиянием он начинает перебирать интересующие его в данный момент потенциальные виды деятельности. Сегодня он хочет быть космонавтом, завтра водителем трамвая, потом – пожарным, врачом, военным. Как правило, к моменту окончания школы, в той или иной степени формируется представление о желаемом роде будущей деятельности. Если человек остаётся верен своим мечтам – у него всё в жизни получается. Если же по мере взросления его юношеские устремления приносятся в жертву меркантильному конформизму, то с течением времени его неизбежно настигает чувство бессмысленности существования, потому что противиться божественному замыслу бессмысленно.

Читаем у Емельянова:

«Высокоодарённые дети есть предпосылка знаменитых взрослых. Чудес ниоткуда не бывает – всё начинается с детства. <***> В понятии таланта потребно эксплицировать (выявлять) обращённость к значимому и главному. В мире, где есть Идея и Бог, талант – бескорыстный дар любящего Отца с возможным чувством благодарности. А вектор приложения таланта – труды и ответственность. Человек не только обладатель таланта, но и его созидатель».

К этому стоит добавить, что ребёнок, будучи «обладателем», нуждается в его начальном «созидателе» в лице родителя, на долю которого возложено, не больше – не меньше, но – ответственность перед Богом: «Не укради!»

Автор поднимает важный дискуссионный вопрос: «отграничения гениев от талантов». Он пишет:

«Талант делает всё, что может, а “друг парадоксов” гений – то, что должен».

И здесь возникает новый вопрос: должен кому?

«Кому больше обязано человечество нынешним своим существованием – гениям или злодеям? Насколько несовместимы гениальность и злодейство в искусстве и социальной практике?»

Вопросы более чем непростые, и в них заложено сакраментальное опровержение знаменитого пушкинского афоризма: гений и злодейство вещи не только совместные, но и весьма нередкие. Емельянов обосновано предупреждает, что гениальность «не следует ассоциировать со сверхчеловеком экстремального философа Ф. Ницше, который в реальности есть сознательный зверочеловек». Деликатность автора хочется слегка подправить, определив Ницше, всё же, философом экстремистским.

Действительно, в каждом человеке «есть частица Бога и дьявола». Ну, а поскольку для Ницше «Бог умер», то очевидно из какого теста слеплена его «белокурая бестия».  Характерно, что понятие die Blonde Bestie (от латинских blondus – жёлтый и bestia – зверь) раньше служило литературным клише для обозначения царя зверей – льва, и было перенесено Ницше на образ человека и заключено в его сущность: «В основе всех этих благородных рас просматривается хищный зверь, роскошная, похотливо блуждающая в поисках добычи и победы белокурая бестия; этой скрытой основе время от времени потребна разрядка, зверь должен наново выходить наружу, наново возвращаться в заросли…»

По Ницше – «человек есть нечто, что нужно преодолеть». По Акутагаве – «человеческое, слишком человеческое, как правило, нечто животное». Вообще, отождествление гения со сверхчеловеком не столько не корректно, сколько опасно. Интересно, что понятие «зверочеловек», введённое Р. Хаббардом в фантастическом романе «Поле битвы Земля», относилось к человечеству, одичавшему вследствие некоего глобального катаклизма, скорее всего – мировой войны. Это к вопросу «кому больше обязано человечество?», и этот вопрос сегодня как никогда ранее актуален по причине небывалой хрупкости глобального бытия. Здесь же заключена и определённая ирония. У Хаббарда подлинные ницшеанские сверхчеловеки – инопланетяне. Но, так ли мы далеки от этого по самой сути?

Интересна история происхождения популярного ныне термина «трансгуманизм».

Многие современные словари предлагают весьма странный перевод: transhuman – сверхчеловеческий. Первая часть термина – trans – никоим образом не может означать «сверх». А все началось с перевода «Божественной комедии» Данте в исполнении Г.У. Лонгфелло, где автор в главе «Рай. Песнь 1» употребил староитальянское слово «trasumanar», которое у переводчика в английском стало звучать как «transhumanise». Вот такая неожиданная транс-формация.

Значительно ближе по смыслу представляется перевод М. Лозинского – «пре-человеченье», укладывающийся в контекст самого Данте. Автор подразумевал преодоление человеком качеств, не соответствующих божественному замыслу, очищение или, в православной традиции – обожение. Трансгуманисты же, в лучших традициях доктрины Просветителя, лукаво оттолкнулись от цитаты Ф. Ницше. В жизнь термин запустил Д. Хаксли, один из основателей ЮНЕСКО. Естественно, в умах и устах адептов Просветителя первоначальный истинный смысл перевернулся с точностью до наоборот. Это совершенно в традициях сатанистов: и обряды с перевернутым христианским крестом, и чтение Библии задом наперед. В общем, ничего нового.

Таким образом, вопрос «кому должны гении» остаётся открытым. Емельянов утверждает, что «гении возбуждают катарсис овации и несут ответственность перед Богом за свои таланты». Здесь напрашивается небольшая, но важнейшая поправка: они обязаны нести ответственность перед Богом, но чаще всего они демонстрируют циничную безответственность перед человечеством. Ну, а что касается «катарсиса оваций», то Акутагава опускает нас на землю:  «Одна из отличительных черт гения – способность устраивать скандалы». Хочется добавить: если бы только это..! Добавляет и Емельянов: «Слухи о гениальности важнее самой гениальности».

 

***

Болгарский философ XV в. Константин Костенечки писал: «В суть всякой вещи вникнешь, коли правдиво наречёшь её». В Ветхом Завете повествуется, как Господь приводит к Адаму всех сотворённых животных, чтобы тот нарёк им имена. Этим Бог признаёт за человеком способность прозревать природу вещей, потому что назвать имя чего-либо – значит понять сущность предмета. В этом же состоит суть отличия англо-саксонского и славянского образа мышления в формулировке С.А Емельянова:

«Образование имеет корень «образ». Тот самый единственный, небесный, с которого начался Человек, созданный по подобию Божию. <***> По-английски «образ» звучит как «имидж» и означает внешний вид с голливудской улыбкой, который существует независимо от содержания и, даже, при его полном отсутствии. Со всеми сообща и заодно с правопорядком имидж ходит вместе с этикетом, репутацией и дресс-кодом».

Английское слово «бизнес» переводится как «дело». Термин лукавый, потому как далеко не всякий бизнес есть дело. Дело – это не то, чем ты зарабатываешь на жизнь. Дело – это то, ради чего ты живёшь. Образ мышления формирует образ бытия, который, в свою очередь, формирует образ целеполагания. Постулат «бытие определяет сознание» – смысловой палиндром, потому как в равной мере каково сознание, таково и бытие.

В православной культуре иконы именуются образами, и в начале каждого нового дела полезно перед ними помолиться. В новейшие времена вошло в моду молиться об успехе бизнеса и освящать всевозможные офисы во имя процветания баблократии и торжества потреблятства. Однако, Бог всем судия…  Но!

«Жизненно глубинные устои духовной жизни не могут предлагаться как предметы потребления. Цивилизация дружно шагает по пути к закату. <***> Процветающая экономика, крепкая оборона и общественно полезная наука невозможны без осознания человечьих обязательств по отношению друг к другу и обществу.

Одна из дидактических истин в последней инстанции заключается в том, что миссия образования – не только увеличение объёма знаний и чердака памяти, но и инъекция моральных доктрин, воспитание благочестивых членов социума, осознающих высшие ценности и вечные вопросы с вытекающими обязательствами».

В этом контексте Емельянов отсылает читателя к предельно простой, как всё гениальное, методике «усвоения моральных доктрин» и воспитания достойных членов социума в авторстве А.С. Макаренко. Талантливый педагог, испытавший в процессе новаторской деятельности массированную атаку со стороны маститой учёной братии, под идеологическим вождизмом Н.К. Крупской, сумел отстоять свою основную идею – воспитание каждой конкретной личности через коллектив. (Кстати, подобная методика, хотя и в несколько огрублённой форме, использовалась в рядах Советской Армии по умолчанию). Эффективность такого метода наиболее органично и точно соответствовала не только менталитету конкретного контингента воспитуемых, но и общим ментальным свойствам национального характера. Выявление природных задатков ребёнка сочеталось с коллективной деятельностью, в результате чего дети органично воспринимали ответственность не только за себя, но и за благо коллектива в целом.

Опыт Макаренко, а главное – его неоспоримые потрясающие результаты доказывают, что образование как создание образа должно начинаться с воспитания, следовательно, не со школы и вуза, а с детского сада и младенчества. На одной из лекций К.Д. Ушинского молодая мать задала вопрос: с какого возраста нужно начинать воспитывать ребёнка? Лектор уточнил: а сколько вашему? «Полтора года», – ответила мать. Грустно усмехнувшись, Ушинский ответил: «В таком случае, вы опоздали ровно на полтора года». В работе «Опыт педагогической антропологии» 1861 г. он писал:

«…ни политика, ни медицина, ни педагогика не могут быть названы науками в … строгом смысле, а только искусствами… Наука только изучает существующее или существовавшее, а искусство стремится творить то, чего еще нет…»

Плоды искусства Макаренко – выпускники его коммуны выходили в самостоятельную жизнь полностью социально адаптированными, получая образование и профессии в соответствии со своими интересами и устремлениями, потому что в воспитательном процессе педагогами развивались их врождённые задатки, а уважение к личности не допускало использования детского «материала» в качестве глины для лепки по хотению воспитателя. Но самое главное, что выходя во взрослую жизнь, они были ориентированы не столько на потребление, сколько на отдачу. Зрелое чувство ответственности перед обществом было прочно заложено в их систему целеполагания. Вольтер говорил, что «образование развивает способности, но не создаёт их». Вторит ему и Шопенгауэр: «Природный ум может заменить любое образование, но никакое образование не может заменить природного ума. <***> Люди в тысячу раз больше хлопочут о наживании себе богатства, нежели об образовании своего ума и сердца, хотя для нашего счастья то, что есть в человеке, несомненно важнее того, что есть у человека».

Внедрённый в российскую почву западный педагогический опыт, даёт совершенно иные результаты, нежели в странах Европы или в Америке. Один из величайших математиков ХХ в. Владимир Игоревич Арнольд рассказывал:

«Американские коллеги объяснили мне, что низкий уровень общей культуры и школьного образования в их стране — сознательное достижение ради экономических целей. Дело в том, что, начитавшись книг, образованный человек становится худшим покупателем: он меньше покупает и стиральных машин, и автомобилей, начинает предпочитать им Моцарта или Ван Гога, Шекспира или теоремы. От этого страдает экономика общества потребления и, прежде всего, доходы хозяев жизни — вот они и стремятся не допустить культурности и образованности, которые, вдобавок, мешают им манипулировать населением, как лишённым интеллекта стадом».

Девяностые годы раздробили общество до хаоса индивидуальных, беспринципно конкурирующих элементов. Система образования утратила структурность, трансформировавшись в отражение текущих процессов. Индивидуальный подход к обучению вычеркнул процесс воспитания. Исследования показывают: 98 % из 1600 детей трех-пяти лет демонстрируют творческое мышление. Через пять лет обучения в школе показатель креативности падает на 70 %, а из 200000 человек старше 25 лет нестандартно мыслят лишь 2 %! Парадокс: упор на личностный подход в обучении дает однородную массу стандартных потребителей без божьей искры в голове. В чем причина?

В программе советской школы было много лишнего, не имеющего применения в повседневной жизни, но возможно, по той же причине было достаточно для формирования достойного члена общества.

Современная школа полностью исключила взаимодействие на уровне решения общих задач. Индивидуальное репетиторство с первого класса вошло в норму. Это явление ярко отражает как качество школьного преподавания, так и качество дошкольного воспитания. Шефская работа старших классов над младшими осталась в далёком советском прошлом. Ответственность за другого, и за коллектив – категории ныне неведомые и диковинные. Коллективизм выжжен калёным железом, поэтому ребёнок ориентирован работать исключительно на себя, на свой личный успех, ничего не привнося в коллектив по причине отсутствия выгоды.

Показательно, что из школьной программы изгнан (так и подмывает сказать «с позором») урок труда. Это явление содержит глубинный смысловой ряд, так как труд (дело!) никоим образом не ассоциируется у нуворишей либерального толка с трудом физическим; «только бизнес и ничего личного». В рекламных роликах «Сбера» узурпатор кураторства образования и «убийца экзаменов» Г. Греф формирует образ будущего потребителя, а точнее – образ всеобщего будущего. В одном ролике учительница жалуется отцу, что его сын на вопрос кем хочет стать, отвечает: пенсионером. Молодой отец, расплывшись в имиджевой голливудской улыбке, резюмирует: «Я тоже! Потому что наш дед включает будильник только ради рыбалки». В другом ролике на тот же вопрос самого деда внук мечтательно лепечет: «Хочу быть, как ты – богатым и на пенсии». В своё время бывший министр образования А. Фурсенко честно и цинично сформулировал сверхзадачу своей епархии:

«…недостатком советской системы образования была попытка формировать человека-творца, а сейчас задача заключается в том, чтобы взрастить квалифицированного потребителя, способного квалифицированно пользоваться результатами творчества других». Можно только догадываться, кто эти «другие».

За подобный незабываемый фундаментальный перл  чиновника такого уровня, с позиций здравого смысла, необходимо не только лишить всех дипломов и степеней, но и пожизненно сослать на замещение вакантной должности дворника-таджика. Однако сегодня он занимает должность помощника действующего президента, что лишний раз подтверждает: цель современного образования – подготовка слуг элиты. Идеальный потребитель – это жизнерадостный идиот, регулярно обновляющий смартфоны, планшеты, ноутбуки, бытовую технику, гардероб, мебель, сорта зубной пасты и всевозможные гаджеты. Он должен безоговорочно верить рекламе и как можно меньше думать. В идеале – не думать совсем.  Предельно кратка и точна формулировка В. Катасонова: «Главный ресурс современной экономики не нефть, не газ, не деньги. Это дурак, которому можно впарить все».

Существующая власть неустанно и из каждого утюга декларирует какое-то гипотетическое национальное возрождение, не демонстрируя ни малейшей политической воли к главному – созданию истинного образа достойного члена общества. При этом совсем не нужно изобретать какие-либо новые системы, достаточно возродить уже апробированные, переосмыслив и адаптировав к современным условиям. А.С. Макаренко писал:

 «Воспитать человека — значит воспитать у него перспективные пути, по которым располагается его завтрашняя радость. Можно написать целую методику этой важной работы. Она заключается в организации новых перспектив, в использовании уже имеющихся, в постепенной подстановке более ценных. Начинать можно и с хорошего обеда, и с похода в цирк, и с очистки пруда, но надо всегда возбуждать к жизни и постепенно расширять перспективы целого коллектива».

 В те далёкие, во многом парадоксальные годы, ещё не был сформулирован замечательный, ныне отвергнутый за ненадобностью, документ «Моральный кодекс строителя коммунизма», а Макаренко уже жил по нему сам и воспитывал будущих «строителей». Главный парадокс в том, что «изучая жизнь не по учебникам», при богоборческой системе, идеология строилась по христианским православным заповедям. По воспоминаниям автора кодекса Ф.М. Бурлацкого идея текста исходила не только из коммунистических постулатов, но и основывалась на заповедях Моисея и Христа. На самом же деле автор подсознательно (сознательно!) изложил суть устоявшейся (но не устоявшей) идеологии всего за полтора часа.

 Вторая часть парадокса в том, что на Президиуме ЦК текст был воспринят  с восторгом, и объяснение тому простое, но глубокое по сути. Убеждённый коммунист и партийный функционер автор, и безграмотные в религиозных вопросах члены ЦК во главе с воинствующим «антихристом» Хрущёвым, в те годы ещё руководствовались истинно национальными принципами. Ведь русский человек никогда не отказывался от Бога в глубинном понимании. Он всегда оставался мировоззренчески православным, даже когда рубил иконы. В этом был наивный детский протест в духе «назло маме отморожу уши», и направлялся он против Церкви как идеологического органа самодержавия, а затем и Временного правительства – чисто масонского образования, представлявшего интересы буржуазии и транснационального капитала. По какой причине православное мировоззрение перестало сообразовываться с церковными догматами, требует отдельного углублённого изучения, но Э. Фромм сформулировал неоспоримую мысль:

«Если религиозные учения способствуют росту, силе, свободе и счастью верующих в них людей, мы видим плоды любви. Если они ведут к ущемлению человеческих способностей, к несчастью и отсутствию каких-либо плодов, то рождены не любовью,  – и неважно, как хотела бы представить этот вопрос догма».

Большевики предлагали свои методы воплощения евангельской идеи, и не вина народа, что Церковь от этого воплощения устранилась, хотя, наверное, впервые во всемирной истории у неё была возможность принять самое активное участие в построении подлинно духовного христианского общества.

Похороны идеологии как морали состоялись в 1986 г, когда из Программы и Устава КПСС кодекс был вымаран. Мораль перестала быть основным принципом России.

 Особенность коллектива, смоделированного Макаренко в том, что вольнолюбивые, своенравные и неординарные имели возможность в полной мере развивать свои врождённые качества, становясь не только «вождями в своей стае», но и осознавать ответственность за своих людей.

 В СССР  преобладал культ рабочих профессий – по оглашению, и культ высшего образования – по умолчанию. Все родители мечтали пропихнуть своё чадо в вуз, повторяя общепринятую мантру: «учись, а то будешь как…» Обладание дипломом считалось престижным, но не менее престижно было стать квалифицированным рабочим на индустриальном гиганте, получая в разы больше ИТРов, а иногда и директоров, и это было справедливо. Но, всё же, самой большой катастрофой для абитуриента становился провал экзаменов и неизбежность приобщения к пролетариату, не говоря уже про службу в армии. Сегодняшний принцип оплаты труда, как и многое другое, доведён до абсурда. Этикетка в виде диплома гарантирует обладателю значительно более высокую оплату одного и того же  труда, нежели специалисту без диплома. И это не прихоть работодателей, а узаконенное положение. В то же время деятельность офисного планктона не должна оцениваться выше деятельности работника, производящего конкретный продукт, материальный или интеллектуальный. Абсурд, когда выпускница финансового или экономического вуза в какой-либо фирме получает больше, чем фрезеровщик 6 разряда. Ответ на вопрос, ради чего же тогда они горбатились в вузах, очень прост: ради «чистой» работы пожизненно. В конце концов, у каждого есть выбор, обоснованный элементарной логикой: чистая работа или высокий заработок. Совмещение того и другого логично и оправдано лишь в том случае, когда специалист является «творцом в широком смысле, а это как раз то, что более всего не устраивает г-на Фурсенко в концепции старой школы.

 Однако значительно раньше Сталина свой вывод, основанный на социологических статистических выкладках, сделал Г. Лебон:

« Многие знаменитые философы, в том числе Герберт Спенсер, без труда доказали, что образование не делает человека ни более нравственным, ни более счастливым, и не изменяет ни его инстинктов, ни его наследственных страстей, а иногда даже, если только оно дурно направлено, причиняет более вреда, нежели пользы».

В более мягкой форме, но с безусловным пониманием предмета обсуждения высказывался Дж. Рокфеллер:

«Диплом очень коварная вещь. Он создает иллюзию, что у тебя вообще нет проблем, внушая тебе ложное чувство превосходства над людьми без высшего образования и лишая чувства реальности. Начинает казаться, что все получается, что завтра ты пойдешь в гору и сможешь решить любую проблему, но это только иллюзия».

Выводы капиталистического мегалодона относятся к первой половине прошлого века. Тогда на его родине приоритет отдавался деловым качествам, и немало представителей социальных низов смогли подняться на финансовые и деловые вершины. Теперь, особенно в России, всё обстоит несколько иначе, да и сам термин «образование» давно утратил первоначальный национальный смысл, преобразовавшись в имидж. Даже А. Эйнштейн, произнося известную фразу – «единственное, что мешает мне учиться, это полученное мной образование» – вкладывал в понятие утраченный смысл. Б. Рассел был ближе к истине: «Люди родятся невежественными, а не глупыми. Глупыми их делает образование». Поэтому определение С. Емельянова наиболее ёмко: образование – «функция всей жизни» (век живи – век учись), а не только увеличение объёма знаний на чердаке памяти, а главное – «образование не всегда мешает обучению». Естественно, если понятие содержит истинный смысл. Но «большинство становятся начальниками, а не высокоразвитыми личностями», и в этом автор видит основной изъян самого существа современного формирования образа. Для реализации «вершинных» потребностей зрелой личности «дерзающему дарованию необходимо дотянуться до тех биологических механизмов, которые регулируют работу мозговых нейронов и выбрасывают в кровь адреналин. <***> Интеллектуальный тренинг в стиле “стремление к…” имеет много общего со спортивной тренировкой. Нежно-упругий мозг как физиологическая основа интеллекта имеет две половинки и работает подобно мускулам – наращивает силу и активизирует “зоны гениальности” в процессе тренировок, и атрофируется при недостаточном использовании».

В этом бесспорном утверждении ключевое слово «стремление к…». Существующие ныне многочисленные тренинги и коучинги направлены исключительно на развитие разнообразных форм архимании, и ни в коей мере на совершенствование интеллекта, который в современном мире есть ничто, а лишь имидж – всё. Коучи, бизнес-тренеры, квазипсихологи (программисты интеллектуальных «троянов») и есть те самые «инфо-цыгане и ложные пророки», от которых предостерегает автор. Доведённый до абсолюта эгоизм, манипулирование, искусство «ходить по головам» и не падать, ловко перешагивать через упавшего и менее удачливого – вот основные направления современных тренингов. Такие частицы бытия способны содержать лишь мудрость хищников, и не крупицами, а полноценно расфасованными мешками.

Понятие интеллекта сегодня значительно размыто. Попсовые тесты IQ имеют сильно опосредованное отношение к подлинному значению термина и годятся лишь для определения скорости мышления особей с хаотично набитым чердаком памяти, тем более что существуют области деятельности, в которых превышение этой скорости чревато интеллектуальными авариями, влекущими за собой лишение прав ею заниматься. Например – аналитика, требующая всестороннего, углублённого и взвешенного осмысления, и не терпящая скоростных выводов. Тем не менее, при подборе персонала для некоторых профессий эти тесты могут быть информативны. В целом же коэффициент отражает лишь незначительную составляющую интеллектуального уровня, да и то в числовом значении. Численная оценка мыслительных способностей не может отражать всего многообразия человеческой мыследеятельности.

В общем контексте эссе «Образование и тренинг интеллекта» особого внимания заслуживает дань памяти и уважения выдающемуся теоретику педагогики и практику методологии Г.П. Щедровицкому. Разработанная им прорывная система организационно-деятельных игр (ОДИ) представляет собой углублённый, расширенный и аналитически проработанный подход базового принципа А.С. Макаренко, основанного на коллективизме. Г.П. Щедровицкий объяснял это так:

«Главное, что нужно каждому участнику коллективной мыследеятельности, — это умение анализировать самого себя и свою мыследеятельность, переносить тяжесть коллективной работы с других на себя, и в первую очередь, в плане самокритики, самоопределения в ситуации и определения целей и задач саморазвития. Именно этим определяются назначение и функции рефлексии в ОДИ — помочь каждому познать и оценить самого себя, самоопределиться в сложившейся ситуации и определить меру своего личного вклада в общую работу».

Таким образом, ОДИ явилась не принципиально новой культурно-исторической формой организационной коллективной мыследеятельности и организации коммуникации, понимания, рефлексии и чистого мышления людей в условиях целенаправленного коллективного мыследействования, но развитием ценных идей в преемственности поколений.

Но у нас, как всегда «нет пророка в своём отечестве», поэтому труды философа- практика либо вообще не допускались к печати, либо издавались мизерными тиражами, а некоторые тиражи рассыпались и, даже, арестовывались. По сей день многие современные а-ля-психологи позиционируют его идеи как маргинальные, что не удивительно. В конце 90-х – начале 2000-х усилиями его вдовы, брата и сына было издано около 20 книг учёного. Наряду с этим образовалась и определённая хунта «инфо-цыган», позиционирующих себя последователями, а на деле практикующая обучение трендовым методам достижения личного успеха.

Одно из направлений такого тренинга – т.н. «развитие эмоционального интеллекта», в определение которого, кроме прочего, также входит «способность управлять эмоциями других людей в целях решения практических задач». Говоря проще – манипуляция сознанием. В научной среде имеет место критика теории ЭИ. Помимо весьма туманных претензий, робко звучит обвинение в «чрезмерной коммерциализации понятия». Создаётся впечатление, что научная братия боится друг друга обидеть. А между тем эта теория – родная сестра доминирующего ныне бихевиоризма, замаскированного под вывеской когнитивной психологии.

Датой рождения этого научного направления можно считать 24 февраля 1913 г., когда Джон Бродес Уотсон огласил в Нью-Йорке свой манифест – «Психология с точки зрения бихевиориста». Лекция имела оглушительный успех, а направление получило стремительное развитие. В 1915 г. Уотсон был избран президентом Американской психологической ассоциации. Однако под влиянием многочисленной критики, и даже обвинений автора в подтасовках научных экспериментов, бихевиоризм постепенно преобразовался в когнитивную психологию, что не меняло сути дела.

«Дайте мне дюжину здоровых, нормально развитых младенцев и мой собственный особый мир, в котором я буду их растить, и я, выбрав наугад ребенка, смогу сделать его по собственному усмотрению специалистом любого профиля – врачом, адвокатом, торговцем и даже попрошайкой или вором – вне зависимости от его талантов, наклонностей, профессиональных способностей и расовой принадлежности его предков».

Автор этой жутковатой цитаты – Уотсон, основоположник бихевиоризма – систематического подхода к изучению поведения людей и животных. Цинизм самой идеи не только в том, что для людей и животных устанавливается общая планка. Хотя цитате больше века, она удивительно созвучна размышлениям нацистского преступника доктора Хасса из классики советского кинематографа «Мертвый сезон». Что бы официально ни декларировали бихевиоризм, когнитивная психология, НЛП – все эти, и многие другие направления преследуют единую цель – контроль сознания и уничтожение способности самостоятельного мышления».

Так что первая часть определения ЭИ – «распознавать эмоции, понимать намерения, мотивации и желания других людей»,  при всей логичности и привлекательности намерений есть лишь завуалированный способ овладения навыками манипуляции. Безусловно, практически каждый человек в той или иной мере манипулятор своим окружением, вопрос  в этическом целеполагании намерений манипулятора.

Нельзя не согласиться с  С.А. Емельяновым в том, что «без эмоций не возникает мотиваций». Доктор Хасс решил проблему радикально – химическим методом он лишил испытуемых всех эмоций, кроме одной – тупой радости бытия, исключающей какие-либо мотивации. Нормальному же человеку необходимо и «учиться властвовать собой», и реализовывать «души прекрасные порывы», хотя эти мотивации в большей степени нужно относить к вопросам этики.

Но с возражениями относительно цитаты Б. Спинозы «не смеяться, не плакать, не ненавидеть, а понимать» согласия не получается. Ни что так не препятствует пониманию, как эмоция. В самом определении ЭИ заложено ключевое условие – «понимать и распознавать», потому как одними чувствами такая задача не решаема в принципе. Слезами обливаться продуктивно лишь над рифмой. Например, при овладении профессией аналитика человеку необходимо пройти собственный внутренний тренинг, дабы исключить из оперативного  мышления все эмоции, симпатии, антипатии, убеждения и пристрастия. Достигается  подобное состояние «чистого листа»  нелегко и нескоро, но без овладения им невозможна никакая профессионально-объективная оценка информации.

Утверждая, что «для понимания» необходимо именно рекомендованное Спинозой, автор отходит от позиций классической философии к экзистенциализму С. Кьеркегора, агрессивно отрицающего не только господствующую философию, но и саму науку в целом. Во времена господства позитивизма и гегельянства автор представал экзотической белой вороной, поднявшей подлинный бунт против объективной истины. Утверждая человека, в отличие от животного, «неповторимой личностью», он утверждал, что общество и личность не могут быть едины. Реализация человека состоит в том, чтобы стать единичным: «Прочь от публики к единичному!» – его программный лозунг, созвучный «житейской мудрости» Шопенгауэра. Современное себе общество он обвинял в лишении людей индивидуальности и уподоблении их дрессированным обезьянам. С позиций сегодняшнего дня такая точка зрения представляется более чем актуальной, но пафос автора простирается значительно шире. В обезличивании человека он обвинял не только общество с его культурой, но и философию, и науку, стремящиеся к познанию объективной истины. Наибольшее неприятие Кьеркегора вызывал Гегель, у которого культ объяснения всего и вся достигал апогея. Познание возможно лишь объективной истины, которая для личности безразлична, а экзистенциальная истина познаётся переживанием, и к миру нужно относиться эмоционально, а не гносеологически. Господство мышления он считал роковой ошибкой цивилизации с её культурой, а главную задачу философа видел не в познании, а в совершенствовании своего я.

Однако – парадоксально, но парадокс есть основа экзистенциализма в понимании Кьеркегора, и перекликается с «верую, ибо абсурдно» Тертуллиана, для которого абсурдность является не препятствием для веры, а её основанием.

В попытке разгадать тайну человеческого существования (экзистенции), Кьеркегор пришёл к уникальному в простоте и точности выводу – бытие всегда чуждо мышлению. Мышление перманентно испытывает непреодолимый страх перед бытием, ощущая свою чуждость бытию. Перефразируя Маркса, можно утверждать, что бытие пугает сознание. Констатация очевидности Емельяновым – «материалисты скрывают свой страх естественного конца жизни» отсылает к смысловому слою Кьеркегора:

«Основные характеристики человеческого существования: страх, ужас, затерянность.  Именно эти эмоции, прежде всего, показывают сущность человеческого существования, сущность экзистенции. Не познание истины, не практическая деятельность (это деятельность рода), а именно ужас, страх вычленяет его из всего бытия, из всего сущего и показывает его как личность. В этих эмоциях и переживается истина, именно здесь, прежде всего, находится человек. Не познавать, но чувствовать: испытывать страх, ужас, испытывать страх перед смертью, страх перед бытием — именно в этом состоит переживание экзистенциальной истины».

Действительно, сфера эмоций «рассматривалась как чисто внутренняя и духовная деятельность человека, не связанная с внешним миром», и заключение Л.С. Выготского о том, что « мы не имеем сколько-нибудь общепризнанной законченной системы учения о чувстве и фантазии» не потеряло актуальности с 1925 года. По сей день, роль неокортекса в неврологических процессах до конца не изучена, а по поводу существования лимбической системы идут нескончаемые научные дебаты, хотя и глубоко кулуарные.

В несомненную заслугу Кьеркегору нужно поставить разработку категорий экзистенциальной философии под названием «три стадии на жизненном пути», удивительно точной систематизации цивилизационного бытия личности. Эту формулу можно оценивать и как среднюю температуру по больнице, но отрицать в ней стройную вертикаль тенденции невозможно, тем более что экзистенциализм в своей сути бесконечно зыбуч и текуч, как и само бытие.

Первая стадия – эстетическая – примат чувственных удовольствий.

Вторая стадия – этическая, наступающая вследствие неудовлетворённости чувственным бытием и прогрессирующей рефлексии, поскольку эстетическая стадия неизбежно ведёт к страданиям. Ощущая недостаточность чувственного существования, человек начинает воспринимать его как некое зло, препятствующее чему-то более высокому.

И, наконец, третья стадия – религиозная, устраняющая (преодолевающая) этическую стадию, переходя на которую, человек окончательно порывает с общим, формируясь как уникальный индивид – личность.

Ну, и в заключение краткого экскурса в экзистенциализм, важно отметить, что в пику Гегелю Кьеркегор разработал собственную диалектику, основанную на парадоксе, который лучше всего выражается иронией. Это некоторым образом роднит его с С.А. Емельяновым, с той лишь разницей, что принцип иронии Кьеркегора базируется на отрицательном отношении к существующему, а ирония Емельянова оптимистичная и жизнеутверждающая.

 

***

 

Исходя из рассмотренных выше этюдов, уровень восприятия и оценки автором частиц бытия (экзистенции), можно предположить, что первая стадия Кьеркегора им успешно преодолена, тем более что очередной этюд рассматривает «Небесные и земные проблемы этики».

«Этика не только норма общественного поведения. Это ещё норматив отношения к самому себе и к Богу как высшему началу». В этом утверждении нельзя не заметить развития процесса реализации у автора принципов третьей стадии его жизненного пути. Но, вместе с тем «этика взаимосвязана с эстетикой, как две головы державного герба». На этом примере наглядно показана не только размытость границ между первой и второй стадиями, но и диффузное взаимопроникновение всех трёх стадий, поэтому Кьеркегор «мне друг, а истина дороже». (Хотя, что есть для Кьеркегора истина..?)

«Эстетическое переживание гуманно в своей сущности – чувства просветляются и выходят на поэтический уровень восприятия действительности. Ужасное становится трагедией, смешное – комическим. Двуногий человек поднимается до высот самопожертвования, долга и чести».

Вот так, непринуждённо и убедительно Сергей Алексеевич «умывает» полутёзку Сёрена. Поэтический уровень восприятия органично свойственен Емельянову, имеющему в творческом активе несколько поэтических сборников. Для него эстетика синоним гуманизма, просветления и возвышения, в отличие от Кьеркегора, низводящего эстетику до плотского уровня, поэтому для Емельянова не существует разграничения стадий жизненного пути, потому что « человек рождён для наслаждения трудом, борьбой и любовью. Благородный и непобедимый герой всегда привлекателен. Если герой не бранится, не пьёт и не встречается с женщинами – то это плоская картинка. Отрицательные черты дополняют образ до зримой полноценности».

По Кьеркегору «эстетические человеки» – Дон-Жуан и Фауст. По Емельянову – Дон-Кихот, Прометей, Минин, Пожарский, потому что «труднее быть добрым, чем умным».

Поскольку нравственность один из основных объектов изучения этики, то она однокоренным определением неотделима от правды.

«Обычно различают закон и правду. Если закон – это формально-процессуальный подход к проблеме, то правду и справедливость нельзя кодифицировать. Торжество закона противоречит русскому тезису о том, что обо всём можно договориться и жить по понятиям». Разумеется, не в смысле криминально-уголовном, а в смысле взаимопонимания и доверия. Почему?

Писатель В. Личутин, уделявший много внимания изучению национального характера, пришёл к выводу, что для русского «воля выше и желанней свободы». Мечта об устроении своего особого мира справедливости без насилия гнала тысячи мужиков на покорение Сибири и вырабатывала в них терпение, аскетизм, презрение к стяжательству, созерцательность, общинность. На этой почве существовал постоянный внутренний конфликт власти и народа.

Неприятие западничества произрастает из того же стремления к воле, которая чужда демократам изначально. Они довольствуются «кухонной свободой», ограниченной неприкосновенностью частной собственности и буквой закона. Внутри же русского человека постоянно зреет подспудный бунт. И. Ильин отмечал, что внутренняя свобода духа не уживается ни с каким рабским сознанием. Русские на западе характеризуются как «самый непокорный народ на земле».

К аналогичному выводу приходит и Емельянов:

«Русская душа стремится не к свободе, а к воле. Пресная свобода – удел сверхобычного человека».

Лао-Цзы учит: «Когда в государстве много законов и постановлений, то число преступников увеличивается».

Не так давно кто-то мудрый метко охарактеризовал нашу Госдуму «взбесившимся принтером».

Идеал законодательства – Моисеевы скрижали. Они предельно конкретны и понятны. Казалось бы, к ним нечего прибавить и нечего отнять. Именно такими видятся идеальные основные законы социума, например – конституции государств. Закон, идеальный для исполнения, должен быть подобен удару топора, то есть не предполагать ни двоякого толкования, ни комментариев, ни поправок, ни дополнений. Закону социума необходима простота, категоричность, а главное – краткость. Такой закон должен быть доступен для понимания каждому члену общества с момента осознания им себя как личности, таким, каковы заповеди, данные Моисею.

Социум не может существовать без законов. Но законы социума создаются самим социумом. Самый простой закон – запрет переходить улицу на красный свет. Вряд ли найдётся кто-то, кто оспорит его целесообразность. Но, построим модель: ночь, пустые улицы, на пустом со всех сторон перекрёстке стоит одинокий пешеход и дожидается зелёного сигнала светофора. Он законопослушен, но – очевидно смешон. Теперь представим другого пешехода в такой же ситуации, но, оглядевшегося по сторонам, и уверенно перешедшего улицу на красный свет. Это действо зафиксировала одна из вездесущих ныне камер наружного наблюдения. Личность нарушителя идентифицировали, и на следующий день он получил уведомление для уплаты штрафа. Справедливо ли это? Безусловно. Закон есть закон. Если некий закон откровенно идиотский, каковых сейчас в избытке, следовать ему, и исполнять его – значит покорно позиционировать себя идиотом. Стоять на пустом перекрёстке, и подобно собаке Павлова дожидаться включения зелёной лампочки – идиотизм. Но, если нарушаешь идиотский закон и получаешь соответствующее воздаяние – нечего пенять на закон – получаешь то, на что заведомо шёл. Если закон идиотский или аморальный, то нужно всеми возможными способами уклоняться от его исполнения, зная при этом, что последующее наказание следует принимать без ропота, как должное. Исполнять же идиотский, или аморальный закон без риска ответственности есть аморальный идиотизм.

Законы пишут люди. Они создаются чаще всего в интересах определённой группы или группировки. Иногда законы цинично лукавы, иногда не проработаны, иногда банально глупы. Законы соответствуют уровню социума их создающего. Могут ли законы Бога быть, хотя бы, несовершенны? Глупый вопрос.

Соблюдение закона Божьего на сегодня – единственный путь сохранения в человеке человеческого начала. Наличествующие государственные законы – антихристианские а, следовательно – античеловеческие. Соблюдая их, мы идём против совести. Поскольку, как уже говорилось, нынешняя власть от нас, то нет сомнения в содержании того, что внутри нас. Таким образом, «кесарю кесарево» приобретает дополнительный смысл, поясняя, кому мы на самом деле служим.

Русская национальная традиция всегда предполагала, что законно только то, что справедливо. Отсюда и распространённое мнение о пренебрежении русского человека законами. Если судья выносит приговор в соответствии с законом, но вопреки совести, значит, такой судья лишён совести, а как человек, лишённый совести, может быть судьёй? В то же время закон, не отвечающий принципам справедливости, не может считаться благословенным. Западная либеральная модель вообще не оперирует понятием «совесть», поэтому у них то, что законно, то и справедливо. Поскольку законы всегда создаются в интересах определённых групп и систем, то и отечественное законодательство ничуть не лучше западного.

В недалёком прошлом, сотворив над самими собой абсурдный, отчасти – безумный, отчасти – наивно-детский эксперимент по приобщению к «общечеловеческим ценностям», мы с изумлением осмыслили, что эти ценности – химера. Ценности могут быть только, и исключительно, национальными, равно как не существует какой-то общечеловеческой этики. С. Емельянов убедительно доказывает, что этика может, и должна быть, национальной (что русскому хорошо, то немцу смерть):

«Русский человек научился совершать подвиги со знаками плюс или минус. Из невыносимости обыденного существования можно выйти в мир подвига с отрицательным сальдо и оказаться на эшафоте. Одна из самых невыносимых российских проблем – честно и официально признать себя “маленьким человеком”».

Наслаждение трудом (делом), но не бизнесом (баблотворением) – важнейшая составная часть исторической национальной традиции. К сожалению, осмысление химеры не привело к избавлению от неё, и сегодня повсеместно можно наблюдать как, по горькой констатации С. Емельянова, «американская мечта победила русскую идею».

Роль героя в национальном понимании автор раскрывает на примере «Поэмы без героя» А. Ахматовой, в которой героем предстаёт российский народ, искупающий своим появлением «трагедию Серебряного века с бесконечными адюльтерами и страшными карнавалами ряженых»: «Этот страшный театр террора и невротизация общества ничем, кроме подвига, кроме появления героя, не могут быть искуплены».

Тема героизма и подвига для Емельянова неотъемлемая составляющая национальной этики: «Один шаг от дисциплины до подвига совершается во имя высоких нравственных принципов служения Отечеству и человечеству».

И, хотя, горькая правда в том, что на войне подвиг есть жизненеизбежное следствие роковых просчётов командования, но и это явление плоть от плоти  национальное. Акутагава констатировал: «Понять, что народ глуп, – этим гордиться не стоит. Но понять, что мы сами и есть народ, – вот этим стоит гордиться».

Основной парадокс этики и эстетики Емельянов видит в неразделимости добра и зла. С точки зрения «объективной истины» это вполне укладывается в логику: одно без другого теряет смысл. В парадоксальном афоризме Лао-Цзы утверждает, что «красивое есть только безобразное;  доброе – только злое». Мудрость в том, что красивое для глаз не есть истинно красивое; доброе, в тривиальном смысле, не есть истинно доброе. Истинно красивое можно увидеть только «глазами разума»; так же как и истинно доброе открывается посредством духа.

Философские грани этюдов Емельянова причудливым образом врастают в общий многогранный кристалл цивилизационного любомудрия, соприкасаясь с философией древних китайцев, учений греков, экзистенциалистов, структуралистов и – далее по списку. Примат разума в сочетании с духом яркая черта философии автора, выраженная точно и дерзко: «Дьявольский умысел часто объясняется божественным промыслом. Цветы зла при ближайшем рассмотрении не всегда оказываются суррогатом. Прекрасное не всегда есть безусловное добро, а иногда выступает в облике зла».

 

***

 

Настоящая работа изначально замысливалась как рецензия, но при детальном изучении первоисточника выяснилось, что «малой кровью» тут не отделаешься. Философская публицистика автора каждой цитатой вскрывает плотные напластования  слоёв любомудрия различных эпох и цивилизаций, порождая новые смысловые ряды. Главная ценность публицистики С. Емельянова в том, что она строится на национально ориентированной философии. Широко распространённые ныне призывы к интеллектуальному топору и ура-патриотические увещевания набили у читателя стойкую оскомину. Их потенциальная ущербность в попытке насаждения тривиальных идей и готовых рецептов их реализации. В то же время отсутствие хоть какого-то философского базиса в преобладающей публицистике можно счесть неким благом, потому как выясняется – с современной отечественной философской мыслью что-то явно не ладно.

Типичный пример тому – шедевральный опус образца 2021 года Л.Е. Балашова под автографическим названием «Глупость философов (самоирония)» – тот случай, когда титул «философ» необходимо брать во внутренние кавычки и в единственном числе.

В этом, с позволения сказать, «труде» самоиронией даже не пахнет, а собственно ирония заключается в промыслительной интеллектуальной интравертности, не оставляющей сомнений после прочтения – уже в заголовке автор указал на самого себя. Текст, состоящий из 28 глав и нескольких приложений, за мизерным текстовым исключением, представляет собой типичный образец непробиваемого пещерного материализма на манер приснопамятных советских идеологических изданий, и демонстрирует полное отсутствие у автора элементарного диалектического понимания классических трудов мировой философии, от большинства которых он не оставляет камня на камне. По прочтении первой трети трудно отделаться от желания бросить сие бесполезное занятие, но возможность посмеяться, хотя и с привкусом горечи, пересиливает. И всё бы ничего, если не статус автора: российский философ, выпускник философского факультета МГУ, заместитель главного ученого секретаря Российского философского общества (РФО), член редколлегии Вестника РФО, кандидат философских наук, доцент, автор многих монографий, учебников и пособий по философии. Не только вызывает недоумение качество усвоения им вузовского теоретического багажа, полученного в alma mater, но и оторопь берёт при мысли о том, что он доносит сегодня до своих студентов. Невольно вспоминается нещадно поносимый, в числе прочих, А. Шопенгауэр:

«Невероятна глупость и извращенность публики, не читающей произведений редчайших умов всех времен и стран во всех отраслях литературы, чтобы иметь возможность прочесть писания заурядных голов, которые ежегодно плодятся в бесчисленном количестве подобно мухам, — и это только потому, что они сегодня отпечатаны и еще не успели высохнуть после станка. Так как люди вместо того, чтобы читать лучшее всех времён, читают лишь новейшее, писатели вращаются в узком круге ходячих идей, и век наш все более погрязает в собственном навозе».

Как говорится – «и это всё о нём» и, в том числе, о нашем веке.

Выше уже говорилось о том, насколько трудно сейчас авторам, которые не в топе ангажированных и приближённых, а о гонорарах уже давно забыто как о мифологических утопиях. Один знакомый философ недавно сказал: «Денег нигде не платят, но жить интересно». И это – истинно философский взгляд на жизнь. Таков же modus vivendi и Сергея Алексеевича Емельянова, профессиональное кредо которого – исполнение гражданского долга философа-публициста.