Прекрасные дни иногда выдаются в Питере поздней осенью. Изменчива здешняя погода! Безоблачное серовато-голубое небо внезапно застилают поднявшиеся со стороны залива облака, волны в Неве как бы тяжелеют, вода становится темно-свинцовой, тревожной. Миг – и начинает моросить дождь. Но вдруг снова проглядывает солнышко, протягивая нам теплые руки – лучи сквозь тучи. Будто, и не было ненастья. Особенно хорошо в такую пору на тихих аллеях Лавры! Летят последние нити паутины, золотится узорчатое облетающее убранство кленов. Вдруг закурлыкает клин припозднившихся птиц, стаей уходящих к югу. Горят золотом кресты на лаврских куполах, по темному зеркалу Монастырки чинно скользят утки. Кажется, что сам Благоверный Великий Князь Александр Невский, полюбивший эти места, своим святым покровом оживляет засыпающую в предзимье природу…
За последние годы день 22 ноября стал для меня памятным и чтимым. Именно в эту дату, такую страшную и горькую тяжестью невосполнимый утраты, ушла в лучший мир моя мама, раба Божия Лидия. Однако, чем дальше отходит во времени упокоение ее, тем легче переносится тяжесть утраты, тем светлее память, благодатнее – молитва. Люди верующие прекрасно знают, что все, кого мы вспоминаем в молитве, духовно продолжают жить рядом с нами. Их доброта, милосердие, вера и любовь не уходят безвозвратно с усопшими, а растворяются в окружающем нас тварном мире, продолжая согревать и защищать нас.
Слава Богу, на Руси не только не угас, но с новой силой возрождается в последние годы добрый обычай молитвенно поминать усопших. Они продолжают нуждаться в нашей молитве, так же, как и при своей жизни. Свеча добра, которая горит в нашем сердце – нашей маленькой церкви, огоньком любви согревает души усопших, облегчает их судьбу в мире ином. Именно поэтому в годовщины упокоения сродников я обязательно прихожу на наше семейное место на Никольском кладбище, чтобы не просто помолиться, а «отмолиться до слез сердечных», как говаривала покойная моя матушка, Лидия Николаевна…
Молча стою в соборе перед нашим семейным образом – Тихвинской иконой Пресвятой Богородицы. Тихие воспоминания о сродниках, ушедших с лика земли, незримой лентой разворачиваются предо мной… Вот бабушка, наклонившаяся над кроваткой болеющего внука и напевающая старинную белорусскую колыбельную, с теплыми, большими, натруженными ладонями; вот темная молчащая толпа на главной площади Риги в день похорон Сталина, и в центре ее, прижимая к себе меня, кроху малолетнюю, ничего не понимающую – матушка; вот совсем молоденький отец, в новой только что полученной форме капитана III ранга, построивший в нашем дворе драчунов, «расквасивших» друг другу рожицы, и произнесший краткую с энергичными русскими словами речь о том, как настоящие мужчины должны выяснять товарищеские отношения…
Внезапно кто-то тихо трогает меня за руку. Это отец Иоанн Соколов, удивительно проникновенный, несмотря на молодые годы, священник. От многих своих друзей, которые обращаются к нему за молитвенной помощью в трудные минуты жизни, слышу отзывы об этом, поистине, пастыре добром, которого знаю еще со времен учебы его в нашей Духовной Семинарии. «Благословите, Отче!» – приветливо улыбаюсь я навстречу батюшке. Замечаю рядом с ним совсем юного послушника с кадилом, свечами, требником. Видимо, он будет помогать о.Иоанну при совершении панихиды на могиле матушки. «Как Ваше имя, брат? Позвольте попросить Вас помолиться об упокоении души рабы Божией Лидии», – обращаюсь я к юноше. «Евгений», – ломающимся баском отвечает он, видимо, смущаясь. Я смотрю на священника и пономаря и мне зримо видится долгая и славная дорога, по которой идут два этих человека с такими удивительными добрыми глазами…
Мы подходим к могиле, на которой уже лежат белые гвоздики, столь любимые матушкой, трепещет огонек большой восковой свечи. За Архиерейской дорожкой, совсем рядом, на могилах наших питерских святителей теплятся лампадки. Вечер веет прохладой, рано начинает смеркаться. С Невы вдруг долетел знобкий ветерок, дохнул, задул на мгновение пламя свечей в руках, да и утих. О.Иоанн в облачении, с кадилом встал в «ногах» погребения, у креста, мы с Женей – напротив. Чудные вечные слова заупокойного бдения поплыли над могилами. Батюшка начинал, мы подхватывали древние монастырские распевы. Каким великим смыслом наполнены эти скорбные, но и удивительно радостные, дарующие Великую надежду моления об усопших: «…Плачу и рыдаю…», и в то же время: «…рыдание, творящее песнь – аллилуйя…», завершающий аккорд «Вечной памяти», памяти, передаваемой «в род и, род»!
Проходившие мимо совершенно посторонние люди останавливались, осеняя себя крестным знамением, на несколько мгновений присоединялись к нашей молитве, к нашей грусти по отшедшим и от этого на душе становилось светло и радостно. Припозднившиеся кладбищенские голуби, словно души праведников, сошедшие с небес, опустились на соседние кресты. Откуда-то возник старый монастырский кот и, угнездившись у моих ног, жмурясь на огонек могильной свечи, вдруг тихо замурлыкал. Незаметно замерли последние молитвословия проникновеннеиших православных обрядов, отогревшие продрогшие души.
Тихо беседуя, мы с батюшкой поднялись по широкой выщербленной сотнями тысяч ног лестнице, перекрестились и поклонились на Крест, венчающий главу Никольского храма. И в этот самый миг за нашей спиной к вечерне ударили колокола звонницы Свято-Троицкого собора. Чудесные звуки поплыли в воздухе над монастырем, над молящимися и трудящимися в нем, над безбрежной Невой, над родным нашим городом.
В этот удивительный вечер я позабыл, что с утра болело сердце, забыл даже, что оно есть в груди. Я часто оставлял родной город, особенно, в молодости. И вдруг – так повторялось всегда – то в круговерти торговых улочек Будапешта, то на сумрачных папертях готических соборов Германии, то на теплой гальке пляжей Средиземноморья – меня настигало острое чувство питерской ностальгии. Это – особое чувство жителей нашего города, чувство привязанности к своим корням, к своим близким, к могилам родных, к друзьям, к повседневному образу жизни, к своеобразному способу общения с другими людьми. Как замечательно сказал Андрей Тарковский, тоскуя едали о покинутой Родине: «Общеизвестна драматическая неспособность русских навсегда оторваться от своих вечных корней…».
И вот, ко всему, что увидел я и услышал в этот удивительный вечер, прибавилось какое-то новое чувство. Все эти бесконечные кресты и плиты, навсегда отделившие, казалось бы, покоящихся здесь от мира живых, вдруг предстали мощным соединяющим мостом между прошлым великой державы и ее сегодняшним непростым бытием. Издали я еще раз глянул на наше семейное место последнего приюта, почти скрывшееся из глаз. Вдруг подумалось о сродниках: «Как же прекрасно они почивают! Возле древних Лаврских храмов, где постоянно совершается молитва об усопших. Посреди своего родного города, который они защитили и восстановили. В окружении земляков, вместе с которыми трудились, кого любили, с кем дружили. Упокой, Господи, души усопших рабов Твоих, на сем кладбище погребенных!».
Юрий Моли, 2004