Дорогой батюшка боголюбивый отец архимандрит Иоанн! Благословите!
Трудную задачу вы мне задали: писать обо всех милостях Божиих ко мне и ко всей нашей семье, «живым свидетелем Величии Его дел в большом и малом» коих я являюсь.
Итак, с чего же начать?
Война началась в июне, а в сентябре мы были уже в оккупированной немцами зоне. Под Ленинградом. Сразу с первых дней начался голод. Кто-то прослышал, что ближе к Ленинграду, под Колпино, где начинается передовая линия фронта на полях остались неубранные овощи. И вот наши – мама и брат, которому было тогда пятнадцать лет, а из соседей по квартире дед-старик и сын молодой мужчина-инвалид (без пальцев кисти руки, потому и не попавший под мобилизацию) отважились ходить на то поле за овощами. О том, как это было страшно и опасно поймет только тот, кто это видел, пережил, испытал. Что было в душе у мамы и брата когда они подставлялись под пули за этот мешок картошки или брюквы, капусты, или турнепса кормового для скота? А ведь дома оставались еще двое беззащитных я, инвалид и сестренка моя пяти лет. Папу тогда забрали немцы в концлагерь. А идти надо – голод. Кроме бомб, снарядов и пуль через каждые 10 метров надпись на немецком и русском, что дальше идти – расстрел без предупреждения. Как же мне им тогда хотелось помочь! А чем?
И вот, когда они утром, взяв пустые мешки, отправились в очередной поход соседка по квартире – бабушка, жена и мать названных выше лиц, дала мне читать Новый Завет в русском переводе. Я читала, хотя плохо понимала смысл читаемого. Но душа трепетала перед Богом! Если попробовать сейчас выразить то душевное состояние, то будет так: «Вот Бог в слове Божием Святого Писания, а вот души и жизнь моих родных, которые в Твоей руке, боже. То ли вернутся они домой, то ли нет. А если вернутся, то отдохнув, опять надо идти на то поле смерти». И пока они ходили часа 4-5, чтение Святой Книги не прекращалось. Пришли, живые. Слава Богу! Даже еще с мешками! В чтении можно сделать перерыв. Опять пошли – опять книгу в руки: молиться-то тогда я не умела… И как же Господь тогда сохранил их! Что приходилось им пережить в те страшные дни, часы! Начнут рассказывать – слушать ужасно. Вот оно чудо Божие! Вот оно – быть в пекле огня, как отроки еврейские в пещи, и выйти неопаленными!
**************
В 1943-44 годах, немцы, не удержавшись у стен блокадного Ленинграда, при бегстве своем гнали впереди себя мирное население. Сначала нашу семью перебрасывали из деревни в деревню около Гатчины, потом в 24 часа погрузили в вагоны, не объяснив куда и зачем повезут. Так мы попали в Латвию. А там новый приказ: молодежь, трудоспособные семьи в Германию, остальные в порт Либаву. С братом Федей мы распрощались навсегда. Папа только со слезами просил что «если когда-нибудь и где-нибудь кто останется в живых, не оставить Олю».
И вот мы на поле. Пожилые люди и старики, семьи с детьми и инвалиды. Расположились под открытым небом на своих узлах и чемоданах. Из Либавы доходили слухи, что нас, русских грузят на верхние палубы своих военных кораблей немцы пытаясь защитить тем самым свои отступающие войска. Советские летчики бросают русским листовки со словами: воздержитесь от погрузки, сегодня-завтра придем, освободим и т. д. А кому этого не хочется? Тут же, не успеет отойти из порта такой корабль, и от бомб и обстрела ни один не остается целым. Плавают и тонут люди среди мешков и вещей и никому нет никакого дела до несчастных, ни в чем ни повинных русских беженцев.
И вот мы, беженцы, сидя в открытом поле в ожидании неизбежной для себя отправки в Либаву, стали молиться Богу. Для меня, почти девочки, выросшей и воспитанной советской школой, было это моление небывалым потрясающим открытием. Лежу ночью, не сплю, слышу и слушаю покаянные молитвенные вопли читающих вслух молящихся женщин, громко взывающих к небу, к Богу просьбы и мольбы о спасении. Мольбы были дерзновенны, исполнены силы, пророчески бравшие на себя вину за весь наш здесь находящийся народ. И так всю ночь. Сменялись лишь голоса и лица молящихся. А днем из узлов и чемоданов устроили что-то вроде длинного стола. Накрыли белым – простынями, скатертями. Во весь длинный ряд этого стола понаставили икон и даже кое-где и лампадки. Откуда-то взялся священник в подряснике и моление стало организованно-общественным. Весь наш полевой беженский люд был здесь. Пели что-то церковное, молитвы читал священник. Молиться было радостно, интересно, сюда тянуло. Впервые здесь я услышала и полюбила пение молитвы «Воскресение Христово видевше», здесь забывались ужасающие страхи и слухи предстоящего нам утопления в пучине морской.
А по шоссейной дороге в метрах десяти-двадцати от нашего поля двигались, шли, бежали, ехали, громыхали немецкие отступающие войска. Немцам было уже не до нас, и мы были оставлены на этом поле, как говорится, «на произвол судьбы».
Что-то засуетилось в народе как в потревоженном улье, о чем-то заговорили, зашушукались. Мама поинтересовалась: «Что случилось?» «Ты сидишь – отвечают – и не знаешь, что матери бегут выручать своих сыновей, которые назначены к отправке в Германию. Недалеко стоит состав и наши сыновья находятся в нем». Мама в ужасе! «Побегу и я». «Нет уж поздно, немцы спохватились и ловят всех подряд, кого только увидят, и бросают в эти вагоны».
Но разве какую мать устрашат эти слова, если там ее сын? Побежала, а потом пошла и наша мама. Идет по дороге, а что в душе? Куда и зачем идет, и чем поможешь? А если и сама не вернешься к оставшимся здесь детям? И вот навстречу латыш на подводе. Поравнявшись с ней, с телеги спрыгнул наш Федя с криком: «Мама!». И сейчас не могу удержаться от слез, вспоминая о такой встрече. Опять вся семья вместе! «Федя, откуда ты, как?» «А вот, семья с которыми жили у хозяина-латыша говорят мне, что здесь где-то на поле вывезены люди, беги Федя, может быть там твои родители».
Чудо? Да, чудо по милости Божией, по общим молитвам и покаянию народному.
А потом? Потом никто нас никуда не грузит, не возит никому, никому никакого до нас дела нет, не до нас стало немцам. И стали люди понемножку украдкой по ночам расходится и разбегаться кто куда. Сказали и мы своему папе не найдешь ли ты того хозяина-латыша, может возьмет нас к себе. И опять чудо! Папа его нашел и попросился к нему «хотя бы где-нибудь под кустом». А он привез нас к себе в дом и спрятал в маленькой комнатушке, закрывая ее днем от приходящих немцев, а ночью от наездов наших русских партизан. Так и продержал нас до освобождения нашими войсками. Слава тебе Господи! Милость Божия, что может быть лучше!
А что дальше? Когда Советские войска вступили в Латвию, наша Советская власть всех мужчин и русских и латышей направила в фильтрационный лагерь для проверки, но папу там продержали недолго, отпустили как не подлежащего служению в армии. А Федю? Для сохранение нашей семьи всех вместе Господь избрал средством болезнь Феди – приступ аппендицита. Пришел врач и засвидетельствовал, что отправке в фильтрационный лагерь не подлежит.
Ну вот Промыслом Божиим мы опять все вместе! Слава тебе Господи! За все, за все, за здравие и за болезни наши!
Удивительно и непонятно было нам детям, зачем соседка-бабушка, сняв с божницы икону Божией Матери “Неопалимая Купина”, начала обходить с ней вокруг нашего дома, где мы жили, где и застала нас война. Три раза “От пожара, от огня, от всякия напасти” – пояснила бабушка. Это было в начале военных ужасов, а слова той бабушки, исполнение их мы увидели в 45-ом году! Ни одного дома вокруг, все разрушено, растащено, сожжено. А наш дом стоит целехонек!
……… ……… ……..
Дивный и Предивный мой Господи! Как мне возблагодарить Тебя за все Твои милости ко мне недостойной? Слов нет, чтобы достойно прославить, достойно возблагодарить Тебя! Вспоминая все Твои благодеяния, всю Твою любовь, только удивляюсь, что есть человек (да еще такой никчемный как я), что Ты помнишь его? Ну, например:
В суровую зиму 1987-88 гг., когда морозы у нас в Гатчине доходили до -44°, а у меня в доме до +4°, я ведь милостью Твоею, Господи, не болела ни простудой, ни насморком, ни кашлем, ни чем-либо таким другим что следовало бы ожидать, когда даже в натопленном доме температура на поднималась выше +12° – +14°. Я ведь не железная какая, я помню, когда давно, будучи моложе и сильнее, уже при морозе -20°-25° у меня краснели и распухали руки, пальцы, и неделю потом чихала и сморкалась кровью. А тут -44° и ничего!
Был праздник Сретения Господня. В храме надо было быть обязательно, несмотря ни на какие морозы, потому что это мамины праздники – день рождения в Сретение и День Ангела (Анна пророчица). Надо было отметить ее память. В церкви, во время молитвы неотвязчиво сверлила мысль: «Вот приду сейчас домй – холод страшный, нетоплено, и топить не могу такая усталая возвращусь. Да и поесть к тому же нечего». Отгоняю эти мысли как мух надоедливых, а они все равно жужжат: «А что есть-то будешь? Ведь нечего в доме поесть?».
Возвращаюсь домой в сопровождении своей Лиды, а она еще издали увидела: «Ой что это у тебя у двери?» Подходим к дому. На крыльце, к дверной ручке привязана кушаком сумка. Еле развязали, а в ней – горячий!!! Обед: суп, каша и другие кушанья.
О Господи! А я малодушничала…
Была благодетельница, которая иногда привозила такие обеды, и подкармливала меня, но чтобы таким способом, в такой-то мороз, горячее?! Да что она стояла и караулила меня, что ли к моему приходу? Ведь на таком морозе горячее простоит только десять минут! Как же я обрадовалась тогда! В жизни ничего не ела такого вкусного, ведь это мамочка моя, память которой я собиралась отметить в церкви вымолила мне у Господа горячее угощение в наш общий праздник. Случай? Совпадение? Если бы не мои мысли ропотливые в храме на счет отсутствия в доме у меня еды. А тут уж не случай и не совпадение, а ответ любящего Отца Небесного неразумному чаду своему – «Не заботьтесь что вам есть и что пить, ибо знает Отец ваш Небесный, что вы имеете в этом нужду».
Ольга Рябова
1996 г.
Продолжение следует