ГАЛИНА ЛЕБЕДИНА
В послевоенное время почти в каждой семье был убитый на войне, и это была боль и гордость за род, защищавший свою Родину. И люди гордились своими убитыми. Потому что ценой их жизни была – жизнь.
Но десять лет спустя почти в каждой семье были убитые на другой войне. Начиная с середины пятидесятых годов редкая семья не была причастна к детоубийству посредством легализованных абортов. В войне против собственных детей, против собственного будущего, против собственного народа. Казалось, что благополучную жизнь, карьеру, можно купить ценой смерти своего ребенка. Или можно сказать словами Ф.М. Достоевского:
«Лучше верить тому, что счастье нельзя купить злодейством, чем чувствовать себя счастливым, зная, что допустилось злодейстово»
Однажды я возвращалась поздно вечером домой из детского дома, где навещала детей, оставшихся без попечения родителей. Последний троллейбус ушел, и я стояла на пустой остановке.
Пришлось воспользоваться услугами такси. Водитель, разговорчивый мужчина, наружностью и народностью житель Кавказа, поинтересовался, откуда я так поздно еду.
Я ответила:
– От детей.
– И много их у вас?
– Много!
– Ну, сколько? – допытывался водитель.
– Десять.
– Не может быть! – рассмеялся мужчина и продолжил с явным превосходством, – Вот у моей матери восемь детей, а у вас, русских, – один-два. И всё! Вы не умеете рожать!
– У моей бабушки было 12 детей! – с горячностью выпалила я.
Но водитель не унимался и продолжал:
– Вы своих детей убиваете, а у нас это страшный грех.
Не все помнят или знают, что многодетность в России всегда была нормой. В некоторых крестьянских семьях было по восемнадцать детей. А восемь или десять детей иметь было естественным. Моя бабушка Елизавета Ивановна родила 12 детей: четырех девочек и восемь мальчиков. Награждена медалями и орденом «Мать-героиня».
Страшный грех и наказание
За аборты на Руси женщин сажали на кол. За вытравливание плода снадобьем в России c XV века священник накладывал эпитимию сроком от 5 до 15 лет. При царе Алексее Михайловиче вводится смертная казнь «за погубление детей». Свод законов Российской империи, впервые изданный в 1832 году, являлся официальным «собранием действующих законодательных актов». В томе XV «Уложение о наказаниях», статья 1462, указывается: «Кто с ведома и по согласию самой беременной женщины, умышленно и каким бы то ни было средством, произведет изгнание плода ея, тот за сие подвергается лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ и отдаче в исправительныя арестантские отделения на время от пяти до шести лет». Сама женщина подвергалась наказанию лишением прав и свободы сроком от четырех до пяти лет. Усиливалось наказание, если изобличалось участие врача, повивальной бабки или аптекаря.
Вплоть до ноября 1920 года умерщвление плода считается уголовным преступлением.
Но вот приходят иные времена. Декретом 1920 года разрешалось совершать аборт врачом в больнице. И аборты становятся новой необъявленной войной.
Только постановлением от 27 июня 1936 года за «понуждение женщины к производству аборта надлежало установить уголовное наказание – тюремное заключение до 2 лет».
Врачу, производящему аборт, устанавливалось наказание сроком от 1 до 2 лет лишения свободы, а не имеющим специального медицинского образования – не менее 3 лет тюремного заключения.
В отношении беременных женщин, производящих аборт, устанавливается уголовное наказание, общественное порицание, а при повторном нарушении закона о запрещении абортов – штраф до 300 рублей.
И снова. Указом от 23 ноября 1955 года «Об отмене запрещения абортов» дети снова приносятся в жертву, изменяется и текст врачебной клятвы – клятвы Гиппократа, нравственного закона врачей, который запрещал делать аборты. В ней было написано: «Точно так же я не вручу никакой женщине абортивного пессария».
По своему смирению, женщина, о которой хочу написать, не пожелала назвать свое имя. По профессии она врач хирург-гинеколог. Когда у нее появился духовник, она сделала решительный поступок. Батюшка ее благословил работать в больнице хирургом, но сказал: «Аборты не делай, откажись». В то время в обязанности хирурга-гинеколога входили операции по прерыванию беременности. Отказ был равносилен увольнению и потере квалификации. Она отказалась делать аборты, в то время когда в стране не только были легализованы аборты, но и врачи рекомендовали прерывать беременность. Таких случаев, когда в женских консультациях врач уговаривал женщину сделать аборт, я знаю предостаточно. Центры по планированию беременности чего только не говорили бедным запуганным женщинам. Одной моей знакомой в консультации сказали, что «ребенок родится без головы». К счастью, знакомая этому не поверила, и родился совершенно здоровый мальчишка.
Так вот, врач осталась работать в отделении хирургии с условием, что аборты она делать не будет. Она делала операции, удаляла опухоли, миомы, спасая жизни. Работала она до пенсии, и после пенсии еще около двадцати лет в одном отделении, где спасла жизнь многим женщинам. Иногда чтобы спасти жизнь кому-то, надо просто принять верное решение. Иногда это происходит совсем необычно.
Мама, мне здесь так плохо
Когда бабушке Лизе было 44 года, она почувствовала, что беременна. Это была двенадцатая беременность. Ее старшая дочь уже имела трехлетнего сына. Уставшая от непростой жизни, послевоенного голода, хлопотливого хозяйства, она совсем была этому известию не рада. К тому же ее здоровье после войны заметно пошатнулось. Она сомневалась, что сможет выносить и родить это дитя. Соседка «утешала»: зачем тебе лишний рот? – и принесла ей хину, которой красили волосы, для изгнания плода.
Бабушка выпила порцию хины. Ночью ей приснился сон.
«Вижу я грудную девочку с черненькими волосиками, – рассказывала бабушка, – девочка плакала и говорила: «Мама, мне здесь так плохо!»»
Когда бабушка проснулась, то поняла, что оставит ребенка, как бы трудно ни пришлось. Через несколько дней она получила письмо от своей старшей дочери Нины. Дочь писала в письме: «Никаких абортов, рожай. Мы поможем».
Девочку, родившуюся 6 июля, назвали Надеждой. Надежда Владимировна родилась в день, когда Церковь чествует икону Божией Матери Владимирская (в память спасения Москвы от нашествия хана Ахмата в 1480 году).
Конечно же, было трудно. Время было голодное. Младшие дети ходили в овраг и собирали дикий щавель, чтобы можно было сварить суп. Садились обедать, а на столе в миске растопленное сало, и они по очереди макали в него хлеб. Вот тебе и весь обед.
Тихо горела лампада. В большом деревенском доме все уже улеглись: кто на раскладушке, кто поместился в детской кроватке, кто на расстеленном на полу матрасе. Всем, кто приезжал к бабушке на выходные, хватало места. Мне доставалось место рядом с бабушкой. Я была худенькая и легко помещалась в ее жесткую, со скрипучей пружиной, кровать. Вечером, когда мои глаза слипались от сна, я любила смотреть, как бабушка затепляет в углу перед иконами лампаду и молиться.
«Видишь, десять пальчиков. Если один порежешь – больно одинаково. Так и я вас всех люблю»
– Бабушка, а кого ты любишь больше всех? – однажды спросила ее.
Она посмотрела на меня поверх очков, присела на край кровати и показала мне старые, в морщинах и мозолях, руки.
– Видишь, десять пальчиков. Если один порежешь – больно одинаково. Так и я вас всех люблю. Бабушка накрыла меня одеялом. Тихо мерцает лампада. Бабушка стоит и молится за своих детей и внуков, потому что верит, что Бог их любит, как и бабушка, и они Ему так же дороги, как и бабушке, и Ему так же за них больно, как и бабушке. Тихим светом наполняется душа, от которого становится так хорошо, что уже не важно, кого больше, важно, что всех.
К вере она пришла, в то самое хрущевское время гонений. Она заболела, врачи диагностировали у нее рак. После этого она пошла в храм и вышла без рака. Она дала обет: если выздоровеет, то станет верующей и будет ходить в храм. Когда я была маленькая, то каждое воскресное утро выглядывала за ворота, не идет ли бабушка со службы. Потому что бабушка всегда говорила, чтобы до ее прихода я ничего не ела. И когда она приходила, то давала просвирку, как она ее называла. Просвирка была самым вкусным хлебом для меня. Я ела и слушала истории про бегство в Египет, про святого Иосифа. В первом классе учительница на уроке строго нам сообщила, что священники обманывают, кладут в сосуды серебряные ложки, и вода не портится, а моя бабушка, учительница русского языка, каждый вечер вставала на колени перед иконами и молилась. И верила я бабушке. Но она никогда не заставляла меня молиться, не заставляла нас ходить в церковь. Но все дети ее и все внуки были крещеные.
Когда бабушка состарилась и стала слабой, то тетя Надя забрала ее к себе, прописала в своей квартире и в последние годы ухаживала за ней. Последние дни бабушкиной жизни все дети по очереди дежурили у ее постели, но именно младшая дочь Надежда больше всего ухаживала за ней в старости.
Такие дети становятся кормильцами!
Однажды подруга моей подруги решилась на аборт, у нее была дочка и годовалый ребенок и проблемы с мужем. Мы ее уговаривали, что возьмем ее ребенка на воспитание, и сообщили об этом своему духовному отцу.
– Передайте ей, – сказал батюшка, – такие дети становятся кормильцами!
Мы пересказали ей слова батюшки, но, к сожалению, она нас не послушала.
Лишний рот
А вот история иная. Слава, друг моего мужа, родился после общего голосования.
Семья жила не просто скромно, а очень бедно. Всех детей было восемь человек. Когда мать поняла, что она носит ребенка, то испугалась. Отец собрал всех детей за круглый стол и сказал: «Нам и без того живется тяжело, и может появиться лишний рот». После долгих обсуждений дети сказали: «Мама, оставляй, прокормим!». Слава родился самым крепким и самым трудолюбивым из всех детей. Стал мастером спорта по плаванию на байдарке, особенно почитал своих родителей, послушание им было большое. Несмотря на то, что имел свою семью и двух мальчишек, в первую очередь он всегда помогал родителям.
– И он был просто хорошим парнем и другом, – сказал в заключение муж.
Фигуристка
Не нужно далеко ходить за примерами: вокруг нас наши друзья, подруги, бабушки, сестры, у которых хоть раз в жизни стоял выбор, гамлетовский вопрос «быть или не быть»? Жить или не жить ребенку. Такой вопрос стоял в свое время во многих семьях.
Это было в конце восьмидесятых годов. В начале беременности моя старшая сестра заболела с высокой температурой. По «скорой» она сразу же попала в больницу. Врачам пришлось ей колоть сильные антибиотики. И в конце всех процедур врачи ей объявили, что лучше прервать беременность, потому что последствия для ребенка от курса лекарств будут нежелательные. Аленка упрямо отказывалась. Но врачи с той же настойчивостью описывали будущие патологии плода и возможные аномалии в развитии. Аленка долго плакала и отказалась делать аборт.
Всю жизнь Аленка мечтала стать фигуристкой. Но слабое здоровье помешало ей осуществить свою мечту. Единственной «аномалией» Наташи – так назвали ребенка – оказалась унаследованная от матери любовь к фигурному катанию. С петербургским балетом на льду она объездила полмира и сейчас преподает детям уроки «фигурного» мастерства. А ее дочка, уже внучка Алены, Варька, шестилетняя фигуристка, стала неоднократным победителем в соревнованиях по фигурному катанию. Недавно она пришла из садика и с серьезным видом призналась маме, что влюбилась. Наташа спросила ее о том, кто же сей счастливый избранник. Варя посмотрела на маму и ответила растерянно: «Забыла имя».
И еще одна, очень грустная история.
Попав с тяжелейшим отитом в больницу, я подружилась с молодой женщиной 34 лет. Она была необычным человеком: кроме болезни желудка, от которой она лечилась, у нее было заболевание нервной системы. Привлекала ее удивительная непосредственность. Она часто заходила в нашу палату и предлагала прочесть свои незаурядные стихи. В этих стихах не было иногда достаточной рифмы, но было всегда место радости и надежде. Она непременно вызывала улыбку. Заболевание у нее было сложное, точного диагноза не могу сказать. Я полагала, что это было вследствие перенесенной ею психологической травмы в детстве. Над ней издевались сверстники. У нее был муж, старше ее более чем на двадцать лет. Когда мы познакомились с ним поближе, то от него узнали, что когда он увидел, как над ней издевались, дразнили и насмехались, то ему стало больно за нее. Он женился на ней и взял ее под свою опеку. Заботился и относился он к ней, как к больному ребенку. Психика ее была надломлена, но душа оставалась чистой.
Ирина, назовем ее условно этим именем, поделилась своим горем. Она рассказала, что однажды, попав в «дурдом», как она называла психиатрическую больницу, обнаружила, что беременна. Врачи насильно привели ее в кабинет, где произвели аборт. Она хотела детей, но посторонние люди решили, что имеют власть решать, кто может стать матерью, а кто этого недостоин.
Я люблю с ней разговаривать. Люблю, когда она на мою просьбу прочесть стихи, читает в середине июня и поры цветения сирени стихи Пушкина: «Зима, крестьянин, торжествуя, на дровнях, обновляет путь…». Люблю в ней верность людям, постоянство в дружбе. Люблю, когда она смеется, и нахожу в ней столько здравого смысла и мудрости, чего не нахожу у совершенно здоровых людей.
Принудительные аборты недееспособным или женщинам с психическим расстройством практикуются в медицине давно и негласно. И хочется спросить у этих людей: на каком основании они отнимают у человека, пусть больного и стесненного обществом, право дарить жизнь?
Женщины, пережившие аборт, говорят, что к этому греху их склонили мужчины, многих заставил на это пойти именно близкий человек, которому они доверяли.
В заключение всех этих историй хочу рассказать о бабушке моей подруги. Когда я ее увидела впервые, она мне показалась очень красивой.
Она даже в старости сохранила свое обаяние. Ее любили за честность, отзывчивость, неравнодушие. Пережившая войну, голод, она умела ценить в человеке главное – способность дружить, и сама умела дружить. Это был достойный человек. Когда она умерла, то оказалось, что она для моей подруги была самым близким человеком. Прошло немного времени после похорон, и она приснилась своей внучке.
– Бабушка, как ты?
– Я теперь только об одном жалею – о том, что делала аборты, – сказала бабушка.