Дюжаков А.М.

 официальный представитель

Международного Демидовского Фонда

в Нижегородской области

 

 

 

ПОЭМА В.П. ВЕСЕЛОВСКОГО «ДЕДУШКА» КАК «ЭНЦИКЛОПЕДИЯ» ЖИЗНИ СЕЛА БЫКОВКА В СЕРЕДИНЕ XIX ВЕКА

 

В настоящей статье проводится историко-краеведческий анализ поэмы В.П. Веселовского «Дедушка», которая и является объектом исследования. Произведение посвящено деду автора по материнской линии Василию Львовичу Демидову. Сюжет поэмы связан с расположенным ныне в городском округе Воротынский Нижегородской области селом Быковка и являющимся родовым гнездом Нижегородской ветви дворян Демидовых.

Цель исследования – показать элементы быта, традиции русской деревни, повседневную жизнь провинциального русского дворянства в середине XIX века. В ходе анализа заявленной темы автор статьи опирается на следующие методы исследования: культурно-исторический, сопоставительный.

В результате автор настоящего исследования устанавливает, что В.П. Веселовский, используя форму поэтического произведения в художественно-публицистическом жанре, дает картину повседневной жизни как крестьян, так и дворян в середине XIX века.

 

В 1901 году в нижегородской типографии И.П. Конышева была опубликована поэма Владимира Павловича Веселовского «Дедушка», имеющая подзаголовок: «Очерк из очень недавнего прошлого. В стихах». В конце текста указаны место и дата ее написания: «1883 год. Хутор Пиган.» [1, с. 84].

Хутор Пиган находился на территории современного Спасского округа Нижегородской области. Одна из улиц д. Кириловка называется Веселовка, что указывает на фамилию владельцев этих земель в начале XX века – Веселовские.

Ольга Платоновна Демидова (в замужестве Вейсс), часто бывавшая на этом хуторе в начале 1880-х годов, была знакома с поэмой и много позже она напишет в своих воспоминаниях: «Один из внуков Василия Львовича [Демидова] по женской линии, Владимир Павлович Веселовский, написал в годы моей ранней молодости поэму под заглавием «Дедушка», где выводил в лице Василия Львовича идеального помещика. Поэма была корявая, и я слушала ее одним ухом. Теперь я жалею об этом, потому что вероятно много почерпнула бы из нее о жизни дедушки.» [2, л. 7 об.].

Судя по этим воспоминаниям, можно было предположить, что поэма не сохранилась. Однако единичные экземпляры были обнаружены в Национальной Российской библиотеке и в Нижегородской областной научной библиотеке им. Ленина.

Литературные достоинства и недостатки произведения требуют специального исследования. Обращает на себя подзаголовок: автор как бы говорит, что его произведение следует отнести к публицистическому жанру, и он не претендует на высокохудожественные достоинства.

Об авторе. Владимир Павлович был младшим сыном в дворянской семье Веселовских – Павла Васильевича и Екатерины Васильевны, урожденной Демидовой. Дом Веселовских в Нижнем Новгороде, построенный по проекту Георга Ивановича Кизеветтера, сохранился. Его современный адрес: ул. Большая Печерская, д. 2.

Племянница в своих мемуарах называет Владимира Павловича самым большим оригиналом, какого она знала, считала его человеком большого ума и дарований и, в то же время, неудачником. «Даровитый и неотразимый», любимец и баловень матери, подавал большие надежды, однако «запнулся», не получил университетского образования [2, л.163 об.]. Какое-то время служил в Нижегородском совестном суде и Нижегородском Дворянском депутатском собрании [3, л. 1 об. – 3], много читал, был близок к литературно-музыкальным кругам (писателю Мельникову-Печерскому, историку музыки Улыбышеву и др.). О нем сохранились воспоминания у Т.Г. Шевченко, который 13 января 1858 года записал в Дневнике: «Вечер провел у милейшего юноши виртуоза-виолончелиста Вес[е]ловского…» [4, с. 245].

Осознав свою заурядность, Владимир Павлович сделал удивительный поворот в жизни: поселился в деревне и с головой ушел в сельское хозяйство. Это увлечение, судя по всему, было родовой чертой Демидовых: и Прокофия Акинфиевича, и Льва Прокофьевича, и Василия Львовича, и ряда их потомков.

Владимир Павлович Веселовский неоднократно избирался гласным Земского собрания Васильсурского уезда.

Перу В.П. Веселовского принадлежат также поэма «Спрут», опубликованная под псевдонимом «лорд Ловелей из Эдинбурга» и сборник стихов «От лиры до балалайки. Стихотворения Хуторянина».

Веселовский вел отшельнический образ жизни, с соседями общался мало, окопал свои владения канавами, чтобы к нему никто не ездил. Жил он на хуторе в окружении трех Екатерин: жены Екатерины Павловны, дочери Екатерины Владимировны и матери Екатерины Васильевны. Кстати его жена, урожденная Шан-Гирей, приходилась троюродной сестрой М.Ю. Лермонтову. Всю молодость она провела при императорском дворе. Веселовский познакомился с ней, когда она гостила у брата Николая Павловича Шан-Гирея, чье имение находилось поблизости. Владимир Павлович, не смотря на большую разницу в возрасте (он был младше жены на 11 лет), совершенно потерял голову от черноокой красавицы, да и она, судя по всему, искренне увлеклась им и в начале 1860 годов променяла императорский дворец на захолустный хутор.

В 1902 году Екатерина Павловна Веселовская скончалась и была похоронена на фамильном кладбище Демидовых в Быковке. Семидесятилетний Владимир Павлович тяжело пережил кончину жены и начал продавать свои земельные владения. В июне 1907 года он посещал Быковку, о чем сообщает в своем дневнике Александра Валерьевна Демидова. Судя по архивным документам, к 1909 году он продал и хутор Пиган. Через два года Владимира Павловича не стало. К сожалению, сведения о месте его захоронения на сегодня не обнаружены.

Перейдем к анализу поэмы «Дедушка», которую небезосновательно можно отнести к разряду источников сведений о жизни русской деревни и сельской дворянской усадьбы середины XIX века, а автора – к забытым ныне бытоописателям эпохи.

В данной статье сознательно уходим от литературоведческого анализа, сосредоточив внимание на историко-краеведческой составляющей произведения, которое посвящено деду автора по материнской линии Василию Львовичу Демидову.

Поэма начинается с пролога – посвящения, в котором предстает величественный образ мудрого, волевого, трудолюбивого, строгого, хотевшего добра, искавшего «правды идеал», старца-дворянина. Кстати, нигде автор не называет его по имени и отчеству, употребляя слова «дедушка», «дед», «барин», «помещик», «хозяин», обращаясь к нему на «ты».

В первой главе говорится об истории Быковки, о местном народе, который «красив, хранит уменье пахать, рыбачить, торговать, … не забыл судостроенья, не прочь бы и поворовать…» [1, с. 1]. Намекает автор и на легенду о предках жителей Быковки, будто бы пришедших сюда из новгородских краев:

«Новогородцев поселенья

Узнать нетрудно с первой встречи:

Постройка изб, повадка речи,

Торговый смысл, могучи плечи,

Раскола дух – земли протест –

Таков крестьянин здешних мест» [1, с. 1].

Автор дает описание крестьянского двора: двужилая (на две семьи) изба, крытая драниной, ее чело украшено резьбой, по фасаду – красное окно в средине и два маленьких, волоковых, затянутых бычьим пузырём. Вход во двор вел через дубовые ворота. Далее – поветь, амшанник, другие хозяйственные постройки. Предотвращая пожары по приказу барина во двор нельзя было входить с открытым огнем, а только с застекленным фонарем. Если стекло разбилось, то по субботам село обходил барский садовник и заменял его.

Крестьяне у Демидова жили зажиточно: по 2-3 коровы и лошади на тягло, табунок овец. А вот свиней барин не позволял держать, т.к. «знал, что портят луг» [1, с. 3]. Хозяйство в достатке обеспечено кормами, дровами.

Когда Василий Львович прибыл в село, крестьяне жили бедно, процветало воровство, поля зарастали кустарником – тальником, лошадей было всего 17 голов, а «народ-от убегал на Волгу». Рядом жестких мер со стороны помещика село преобразилось: был наведен порядок, обеспечен достаток, отстроены новые дома и хозяйственные службы: «Гляди строенье-то, строенье! Село – хоть царь сейчас смотри!..» [1, с. 4].

Во второй главе поэмы автор живописует животноводство. Первоначально описываются породы коней, их масти, особенности использования в хозяйстве. Называются «óбвинки конек мышиный», «Башкирии холодной горбатый, рыжий конь сухой», «киргизский злобный мерин», «местная порода кобыл крестьянских, меринов» [1, с. 5-7].

Особо отмечена страстная любовь крестьян к коню, который сопровождает его с самого детства, трудится на пашне или на перевозке грузов по зимним снегам, по пескам и липкой глине, по размытым гатям и разбитым дорогам.

Далее идет неспешный рассказ о коровах, которые «толпой нестройной лежат или стоят покойно» в тени ветел у водопоя на роднике «Сытный ключ». Ярко описывается укус строкой телки, которая «задравши хвост кольцом, летит сквозь стадо удальцом, прыжками, … вперед уставивши рога». И резюме: «Строка страшнее для телиц, чем сабля с шпорой – для девиц!» [1, с. 9-10].

Чернопегий с курчавым лбом бык в стаде – полукровок, выделенный помещиком для улучшения породы крестьянского скота.

В третьей главе автор утверждает, что рука хозяина видна в селе повсеместно и восклицает: «Какой во всем порядок истый!» [1, с. 10].  Водопой на роднике обложен камнем, над родником – часовня. В селе и около него приведены в порядок дороги и мосты, в оврагах устроены прочные дамбы [1, с. 12].

Куда ни обернешься тут,

В селе во всем систему видно,

Увидишь здравый смысл и труд:

Постройка всякая солидна,

Неряшества – ни в чем, нигде!» [1, с. 11].

Пожарная безопасность обеспечивалась повсеместными посадками куртин или аллей из деревьев и кустарников, плодовых садов: между изб в селе, по задам улиц, в переулках, по буграм и неудобицам. Огнеопасные овины и гумна расположены на значительном отдалении от села [1, с. 11].

Известный по многим публикациям «хлебный магазин» Демидова обеспечивал пополнение мирского, крестьянского, капитала, который в 1863 году помог быковским крестьянам достаточно быстро и безболезненно совершить выкупную сделку и обрести статус крестьян-собственников.

Четвертая глава посвящена быту сельского помещика, который любил комфорт, но соизмеряя его «с кошелем народа», не допуская разорения семьи.

Вкусы Василия Львовича были скромны, он никогда не изменял своим привычкам и распорядку дня. Или вот, к примеру, его отношение к Рождественскому празднику:

«- Зачем той «елки» ликованье

В ночи священной Рождества?..

Неужто немцам в подражанье?!

Не фейерверком баловства

Должна встречаться ночь святая,

Игрушки взяткой для детей…

К значенью дня их приучая

Путем подарков и сластей!..

Есть Праздник Светлый Православья

Без древ заморских и конфет…

Сынам страны Самодержавья 

Он главный – то отцов завет!

– Но, Папенька, ведь все уж ныне…

– Я, милушка, не запретил,

Устрой… по важной той причине, 

Что все… Я только пояснил…»  [1, с. 17].

Выросший в Москве, он не стал столичным франтом, «напротив, простоты педантом». Для лета домашний портной кроил и шил на протяжении десятилетий «сюртук из нанки, панталоны, китайки палевой жилет». Летний наряд дополняли шляпа на китовом усе, зимой Василий Львович носил «шубейку» из белой мерлушки, крытую «сатентюрком» [1, с. 18].

Заведенный раз и навсегда порядок в костюме был нарушен лишь один раз, когда на свадьбу одной из внучек он «свой морской мундир надел, воздел кортик и – помолодел!» [1, с. 18].

Отдельную главу автор посвящает своим детским воспоминаниям, когда «при свете сальных свеч домашних» слушал он и другие домочадцы рассказы деда о том, что прежде здешние края были глухой, но изобильной страной. Плодородная земля без удобренья давала хороший урожай. Река была полна рыбы, что было серьезной добавкой к барскому и крестьянскому столу. Леса, поля, болота обеспечивали жителей дичью: утками, гусями, лебедями, на которых осенними ночами охотились без ружей, а только с сетями. Водились в лесах даже олени! [1, с. 24-25].

Приводится и этнографическая зарисовка. В селе существовал, по мнению деда, странный и дикий обычай: в Светлое Воскресенье гурьба парней шла в лес, подрубала и валила огромный дуб. Помещик запретил это действо, увидев в нем, судя по всему, языческие корни [1, с. 25-26].

В седьмой главе идет рассказ о борьбе помещика с преступностью: искоренением в округе «лихих людей». Правой рукой в этом был бурмистр – сельский староста.

Теме пищи посвящена восьмая глава. Дедушка говорил, что раньше все было просто «и в одежде, и в пище». Он, к примеру, любил «яство юных лет» – «матросскую кашу» из воды, крупы и лука [1, с. 32]. Это вовсе не означало, что другой пищи в доме Демидовых не было! Автор перечисляет старинные яства, «что выходили из приспешной и из поварни». Назовем и мы их вслед за автором: рубец, каша из зайчатины со сливками, студень с хреном, сальник, треска, лапшевник с маслом, пшенник, драчена, крупеник со сливками, жареная или отварная баранина, пареный горох, курник. На Масленицу на стол подавали блины и пряженцы, кокурки и сочни [1, с. 33-34]. Великий пост в семье соблюдали, однако и тут царило разнообразие: грибной суп с рисом или смоленскими крупами, пряженцы с луком, кислая капуста, тюря с редькой, пирог с тертым горохом [1, с. 34-35].

В четверг на Страстной неделе забивали специально откормленных быков для раздачи мяса народу.

«Обычай был у Деда строг,

Чтоб раб и нищий и убогий

Имел на Праздник щей горшок,

А в нем говядины кусок» [1, с. 35].

Автор приводит рассказ, что во время своей поездки в Казань император Павел остановился на соседней с Быковкой почтовой станции в Чугунах. Василий Львович, узнав об этом, послал к Высочайшему столу провизию, в том числе и солонину из холмогорского вола.

«И губернатор говорил,

Что Царь то мясо похвалил!» [1, с. 36].

Груши «Бон-Кретьен» и «Суассон» из своих грунтовых сараев Василий Львович отправлял в Нижний Новгород в бытность там императора Николая Павловича. Причем фрукты и ягоды из помещичьего сада поставлялись не только на господский стол, но и раздавались крестьянам [1, с. 36-37].

Василий Львович особо почитал праздник Пасхи Христовой. Очень подробно описывается его центральное событие – ночное Пасхальное богослужение. В храме все соответствовало величию дня. Василий Львович в неизменной «шубейке», покрытой темно-лиловым атласом стоял впереди.  Рядом дворовые и крестьяне в чистых, праздничных нарядах [1, с. 41]. А в пасхальное утро дети затевали в зависимости от погоды, дома или на лугу, любимую игру: катали яйца с лубка или бились ими – носок об носок.

Представляя одежду, в девятой главе автор говорит, что главное в костюме, и дворянском, и крестьянском – удобство. Фрак, например, мог служить дворянину со дня свадьбы. Василий Львович рассказывал, что у его матери было всего три платья, причем одного покроя: два праздничных и одно будничное. Домашняя швея могла скроить из платья жены теплый на вате архалук, сшить бешмет. Причем ткань покупали у разносчика. Главное в костюме –  удобство, порой фрак служил со дня свадьбы.

Народный наряд, как пишет автор, сохранил «дух раскольников свободный». Женщины носили косые сарафаны, пояса, коты с обшивкой из красного сафьяна. Мужчины одевались в чапаны из домашнего сукна, подбитые желтой китайкой, рукава которых для прочности были обшиты кожей. Летом на голову надевали поярковую шляпу, а зимой – шапку из мерлушки. Обувь – лыковые лапти с онучами, сапоги [1, с. 46].

Интересные картины бытописания содержит десятая глава. Автор вспоминает, как в жаркий летний день, когда жизнь замирала, а все живое стремилось уйти в тень, они со старой няней Анной шли гулять по селу. Эта простая крестьянка, вырастившая три поколения Демидовых, по словам автора, была из тех чудесных русских женщин, которые обладали высокой культурой, были готовы жизнь отдать за своего воспитанника, но никогда не смогли бы надеть платья модного фасона или снять с головы повойник и надеть чепец. Няня не пила ни кофе, ни чай с сахаром, считая это грехом, да и мясо ела изредка [1, с. 49-50].

Гуляя по почти безлюдным улицам, ребенок наблюдает, как трудится подобно простому крестьянину сельский священник: он возит в поле навоз. А тем временем у колодца две крестьянки сошлись и обсуждают сельские новости, семейные проблемы, виды на урожай, обновы [1, с. 54].

Няня иногда заходит в избу к своей старинной подруге «испить, иль просто повидаться». А пока старухи обсуждают «мор и трус и трубный звук и Пруга птицу, геенны огненной темницу» для мальчика открывается новой мир: здесь можно поиграть с кошкой, поцеловать в морду теленка, «что тут привязан у лохани», побороться с крестьянским мальчиком. А потом сесть за стол и съесть кусок ситного ржаного хлеба, макая его в ароматный сотовый мед [1, с. 54-55].

Прогулка внука с няней продолжалась по гумнам, откуда они выходили к трем прудам-сажалкам. Они были квадратной формы с проточной, зеркально-чистой водой и предназначались для разведения рыбы ценных пород. Автор описывает процесс рыбной ловли, которым руководил лично Дедушка. Дворовые крестьяне без пререканий, гвалта, криков, толкотни и ругани, медленно и спокойно тянули невод, выполняя указания бурмистра, который плыл рядом на ботнике с ботом. И вот уже улов на берегу. Довольны все – и барин, который дает указания по поводу распределения рыбы: какую отправить к столу, какую обратно пустить в воду, какую раздать крестьянам [1, с. 56- 57].

Одиннадцатая глава посвящена поездке на престольный праздник 23 июня, на Владимирскую (6 июля по н. ст.). Правда, автор не называет населенный пункт. Можно лишь предположить, что ездили в соседний Покровский Майдан, где придел храма был освящен в честь Владимирской иконы Божией Матери.

Кроме воспоминаний о соборных молитвах, о водосвятье и крестном ходе, автор пишет о народном гулянье с песнями, плясками, потешной борьбой, о сельской ярмарке, где можно было отведать простеньких и дешевых угощений, сладостей. Поездка ранним летним утром по речной долине пленяла душу ребенка красотой окружающей природы. Ласковый ветерок перебирал волосы, а шестерик орловских рысаков быстро мчал старинную английскую линейку.

Упомянув орловских, автор вспоминает и коней арабской породы, а также и управление упряжками из нескольких лошадей [1, с. 61-63]. Он воздает хвалу верным слугам: кучерам, дворовым, ключникам, ключницам, экономкам, поварам и лакеям, которых отличала «любовь, привязанность и гордость за барский род и дом его». Особую благодарность выражает автор верным дядькам – воспитателям барских сыновей, которые заменяли им родителей во время службы [1, с. 64-66].

Автор предстает убежденным монархистом, принципиальным сторонником традиционных консервативных ценностей. Значительную часть поэмы, главы 5 и 12, он отводит прославлению эпохи Екатерины Великой, трудам императора Николая Павловича, обоснованию идеологии «официальной народности», критике и даже осуждению ненужных на его взгляд либеральных реформ, разрушающих патриархально-консервативные устои общества. Веселовский сожалеет о разрушенном мире дворянских усадеб, пишет об их бывших владельцах, которые не смогли выжить в новых условиях нарождающегося буржуазного мира [1, с. 19-22].

Владимир Павлович не является сторонником земских учреждений, критикует их деятельность, считает не нужными и даже вредными создание земских школ, больниц. Он осуждает порожденный земствами лексикон, который порой был абсолютно непонятен гласным от крестьян, чуждыми считает слова «вентиляция», «дезинфекция», «ассенизация», «балансы», «канализация», «авансы», «амбулаторья», «дифтерит», «аlpari», «дебет» и «кредит», «инициатива» и «стипендия». Веселовский открыто выступает против «добровольных подписок», т.е. сбора денег на помощь пострадавшим от наводнений, землетрясения, пожаров в различных концах света. Он считает за благо отсутствие земств в землях Войска Донского [1, с. 70-77].

Автор вновь и вновь возвращается от политических размышлений общероссийского характера к воспоминаниям «о прошлом недалеком». Дед не позволял себе и домочадцам почивать до полудня. После утреннего кофе или чая начинался трудовой день, «спешили все к своим делам». У каждого домочадца были свои обязанности на конюшне, скотном дворе, на строительстве и ремонте усадебных построек, на полях и лугах.

В обед вместе с Дедом обсуждали ход работ, принимали управлеченские решения. Сам он с утра верхом на одной, а после обеда на другой лошади объезжал «все углы обширной дачи», вникал во все вопросы земледелия и повседневного быта усадьбы [1, с. 78-79].

Внук описывает последние минуты жизни Василия Львовича. Он лежал в окружении домочадцев в залитом через открытые окна солнцем кабинете. И вдруг стоявшие в кабинете часы «Нортон» заиграли «менуэт, что Дед певал». Он пробудился и спросил:

– А что, крестьянских озимей

Хорош ли всход? – Ну, слава Богу!..

Ответ услышав от детей,

Сказал и… в дальний путь-дорогу

Душа дозревшая взлетела

Из отработавшего тела» [1, с. 80].

Подводя итоги своим размышлениям, автор говорит о значении Деда для родных и друзей, о его вкладе в сохранение семейных уз. Всегда спокойный и приветливый старик вершил домашние дела и управление вотчиной, поддерживал «патриархальной власти бремя» и наставлял «всходившее «прогресса» семя». Автор надеется, что следующие поколения Демидовых сохранят дедушкины «…дух правдивый, страх Божий, речи склад нельстивый, презренье к блескам суеты, любовь к труду, к порядка строю». А пример жизни Василия Львовича будет их вдохновлять на завещанные им новые добрые дела и поступки [1, с. 84].

В завершении заметим, что, как из отдельных кусочков смальты возникает мозаичное полотно, так и из разнохарактерных воспоминаний, изложенных в поэме Владимира Павловича Веселовского, формируется целостное представление о быте и традициях русской деревни, о повседневной жизни крестьян и провинциального русского дворянства в середине XIX века.

Вместе с тем современному читателю сложно воспринимать это поэтическое произведение, написанное в художественно-публицистическом жанре, без понимания взглядов консервативно ориентированных кругов российского общества XIX века, без специального справочного аппарата, поясняющего большое количество вышедших из активного употребления слов.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Литература:

1. Веселовский В.П., Дедушка : Очерк из очень недавнего прошлого : В стихах. – Н.-Новгород, 1901. 86 с.
2. ОР РНБ. Ф. 473 (Даль). Оп. 2. Д. 15. Демидова (в перв. браке Вейс) Ольга Платоновна, внучка В.И. Даля. Воспоминания. 1922. Машинопись. Лл. 1 – 168.
3. ЦАНО, ф. 639, оп. 126 а, д. 308 б, л. 1 об. – 3.
4. Шевченко Т. Г., Дневник. – М., : Художественная литература, 1939. – 360 с.