ДВЕ БЕСЕДЫ С БАТЮШКОЙ

Беседа первая

ИТОГ ЗАНЯТИЙ ПО «НАУЧНОМУ АТЕИЗМУ»

Священник Андрей Самсонов, настоятель строящегося храма во имя Всех святых, в земле Нижегородской просиявших, благочинный Воротынского округа Лысковской епархии, рассказывает о спокойных, но переворачивающих душу чудесах, происходящих «в рабочем порядке». Главное же чудо, по убеждению и наблюдениям батюшки, – это преображение человека. 

         – У христиан чудеса происходят, что называется, в рабочем порядке. А за отца не волнуйтесь: дождется. Волнением, паникой делу не поможешь – тут молитва нужна. И молиться мы будем.

Во время поездки в Воротынец к отцу Андрею я получил известие, что мой отец при смерти, хочет проститься, и мне срочно нужно лететь к нему за границу. То, что раньше было раз плюнуть – сесть в самолет и оказаться на месте, – сейчас требует в разы больше времени, нервов, денег, в конце концов.

Но отец Андрей спокоен. Не отстраненно-вежливо безразличен, а по-христиански спокоен. И не «играет роль» психолога, а молится вместе с тобой, как тот самый добрый пастырь. Начинаешь понимать, что его слова насчет чудес, происходящих в рабочем порядке, – следствие опыта.

Благослови Господь наших батюшек! Настоящих: которые пожертвуют ради тебя не только временем, но, если нужно, и здоровьем, а то и жизнью. «Обычные» такие батюшки, далеко не всегда и заметные: там храм строят, находясь, как и апостол Павел, в муках рождения новой общины; там слово доброе скажут, вытащив человека из бездны отчаяния; там бросят всё и приедут-прибегут, чтобы помочь умирающему. Не говорю уж о воскресной школе, где они преподают, о всевозможных встречах с учителями, школьниками – день расписан по минутам. Но проходит он без суеты.

         – А жизнь в «глубинке» к суете не располагает. Скорее, наоборот: чем меньше суеты, тем оно достойней и спокойней. Пожив подальше от мегаполисов, не хочешь возвращаться в их кутерьму. Смотришь на жизнь, на людей гораздо внимательнее, чем, если бы ты встречался с ними, скажем, в метро или трамвае. Сам-то я из Нижнего: знаю, о чем говорю.

Здесь, в Нижнем, точнее, тогда еще в закрытом Горьком, в самые замшелые советские времена с будущим священником случилось первое «рабочее» чудо. За него он благодарен не только Христу, что естественно, но и преподавателю научного атеизма. Будущий химик, студент Андрей Самсонов, должен был сдать зачет по этому предмету. Преподаватель дал задание: сходить в один из двух действовавших тогда в Горьком храмов, посмотреть на мракобесов, которые обязательно попытаются затащить молодого человека в свои сети, лишить критического мышления, а также денег, опровергнуть их отсталые убеждения каменного века и рассказать о своих интеллектуальных подвигах в докладе.

Студент Самсонов, обладая научным складом мышления, недолюбливал научный атеизм. Но зачет сдавать надо – он и пошел в церковь. Пробирался через какие-то стройки, перекопанные вдоль и поперек улицы, грязь и прочие прелести победившего (казалось тогда) атеизма. Наконец добрался до церкви. Заходит – и попадает в совершенно другой мир, без лозунгов, здравиц и фальшивок. Никто не бросился его «затаскивать в веру». Никого не интересовало наличие денег в его студенческом кошельке. Пришел и пришел: вот тебе храм – смотри, думай, а если можешь, молись. Молитве Андрея Самсонова давным-давно учила бабушка, потом всё подзабылось, ушло, а вот сейчас вдруг оказалось, что никуда не исчезло – вернулось. 

         – Стою, – говорит отец Андрей, – и прекрасно понимаю тех русских послов, которые, находясь в Софии в Царьграде, не могли определить, на небе они или на земле. Это далеко не только влияние храмовой эстетики, необычности для советского человека всего церковного, какой-то таинственности, нет – я действительно почувствовал, понял, что есть совершенно другой, гораздо более достойный и настоящий мир, откуда мы все родом и куда призваны. И каким пошлым, мелким, какой глупой дешевкой предстал передо мной весь этот научный атеизм с прочими «измами», шумом, заклинаниями в «верности делу партии» или чем там еще. Вот так, пожалуй, впервые я почувствовал Небо, разницу между миром Бога и местным нашим болотцем. Это не значит, что я тут же решил стать священником, однако живое ощущение огромной разницы между жизнью подлинной, светлой, чистой, и миром, занятым исключительно желудочными переживаниями, осталось навсегда. Священником-то я уж позже стал, когда с химией разобрался.

         Химия для меня – почти то же самое, что катехизис или пение, только еще страшнее, особенно органическая.

Отец Андрей снисходительно улыбнулся:

         – У нас с матушкой дети по моим стопам пошли. Ученые-химики. Звонят иногда – советуются. Мне, конечно, приятно. Наука, она ж такая: если к ней внимательно подойти, то она не может не привести к мысли о Боге. Настолько всё мудро устроено, настолько всё изящно, что размышления о Творце не минуешь. С матушкой Татьяной тоже чудо вышло. Довольно болезненное, правда.

         Терпеть не могу кактусы. По старой памяти. У меня к ним серьезные счеты. Дело как было: канун Дня победы. В вечер этого дня, собравшись с духом, я выразил свои глубокие чувства по отношению к Татьяне. Случайно или нет, но сразу же после этого эпохального в моей жизни события за окном раздались звуки праздничного салюта. В то время это было особым зрелищем! Мы бросились к окну, чтобы посмотреть, как озаряется небо разноцветными огнями. Для лучшего обзора мы сели на подоконник – от нахлынувших чувств я совершенно не заметил, что на нем стоит предательский кактус. И не просто стоит, а распустил свои «ветви» на большую часть подоконника. На одну из таких «веточек» я и уселся. На следующий день было больно и крайне неудобно вытаскивать кактусиные «поздравления». С того времени к кактусам у меня настороженное отношение. Так меня такая радость взяла – я аж подпрыгнул от счастья. Ну, подпрыгнуть-то подпрыгнул, а приземлился, поскользнувшись, прямо в середину кактусового куста. Ору от боли, не знаю, куда деваться, да и брюки жалко. Будущая матушка улыбнулась: «Теперь точно за тебя замуж пойду. Похоже, весело с тобой будет». Так что мы не скучаем. Какая там скука?!

После рукоположения семья священника переехала из Нижнего в «глубинку». Только в Воротынце за десять лет сменили семь квартир, пока не случилось очередное («в рабочем порядке») чудо и смогли купить крепкий дом. До этого неразобранные сумки, коробки, чемоданы по углам – привычная картина. Это сейчас всё красиво: тут и баня, и кабинет батюшки, и котъ (именно «котъ»!) Маркс Августинович Шерстнёв размером с Т-72 на большой кухне, а раньше-то – ой.

– Матушка говорит: «В доме священника стены стеклянные». Совершенно права. Тут хочешь не хочешь, а к себе построже относишься. Нельзя нам ссориться. Зачем давать повод к искушениям – и так у каждого много горя, если всмотреться.

Всматриваться отец Андрей и умеет, и любит:

– Какие у нас добрые люди живут! И как они помогают друг другу преодолевать разные беды и напасти! Вот, например, старейшая наша прихожанка – бабушка Елена Ивановна. Она чаще всего помогает в лавке: свечи, книжки, просфоры. Конечно, к ней обращаются за советом. Прекрасно знаю про неизжитое, увы, искушение: пресловутые грубые бабушки в церкви. Так вот, не без гордости и радости скажу: слава Богу, наша община избавлена от этой беды. Во многом, кстати, благодаря такту, вежливости, любви нашей дорогой бабушки Елены. Предельно внимательное, сострадательное отношение к любому человеку, зашедшему в церковь. Доброе слово, да просто добрый взгляд, если нужно, то и совет – великое дело. Кстати, ценят это не только люди. «Праведник и скотину свою жалеет, а у нечестивых и жалость жестока» (Притч. 12: 10) – помните?

         Жил-был у Елены Ивановны пес Туман, души в ней не чаял. Однажды пришлось ей на несколько дней уехать из Воротынца, и кормление пса она поручила своей дочке Наташе, которая живет отдельно. Та приходит, приносит еду к конуре. На следующий день видит – еда не тронута, полная миска. А Туман лежит грустный: никак не ест без хозяйки. То же и на третий день. Жалко пса – совсем печальный. Звонит Наташа бабушке Елене: так и так, мама, Туман отказывается от еды. Беспокоимся за него. Та отвечает: «Дай-ка ему трубку!» Как ему трубку дашь – у него лапищи для этого не приспособлены. Приставили трубку к туманову уху: «Туман. Тума-ан, ты, чай, не с ума сошел! Ну-ка давай ешь. Я скоро приеду». На втором «Тума-ан» пес завилял хвостом, а потом от радости чуть конуру не разнес – так запрыгал. Смел мигом всю еду, дождался хозяйку – вдоволь при встрече наобнимались.

Таких маленьких добрых замечаний у отца Андрея множество. Я заметил, что основное внимание священник обращает именно на светлые истории. Они могут быть и печальными, но всегда в них будет проглядывать тот свет, который студент Андрей Самсонов увидел, почувствовал в том храме, куда пришел готовить доклад по научному атеизму. Очень нужен нам такой свет, согласитесь.

Отец меня дождался. В итальянской больнице мы успели поговорить перед его смертью. Пожали друг другу руки. Отец ушел через день. Благодарю за молитвы, отец Андрей. 

 

 

Беседа вторая 

Было трудно, были гонения, но мы были счастливы

         Во время одной из наших встреч с отцом Андреем мы не могли не поднять тему постоянного недовольства, а то и ропота, вызванного изменившимся уровнем «комфорта», к которому многие из нас привыкли. Кто-то считает чуть ли не признаком последних времен иную массу бутербродов с красной или черной икрой, испытывает тревогу от невозможности вновь посетить любимый курорт, впадает в отчаяние от отсутствия привычной и прочной связи с миром вожделенного и, как оказалось, весьма призрачного западного «колбасного счастья» и впадает в панику, заслышав слово «санкции». Стоит ли впадать христианину в панику – вопрос риторический. Вопрос в том – как в нее не впадать. Отец Андрей грустно улыбается:

– Жалобы, мне кажется, – это наше явно выраженное внутреннее недовольство, то есть констатация своего плачевного духовного состояния. Недовольство – это болезнь нашего времени. Думаю, тут вопрос в смирении. Точнее, в его отсутствии. А что такое вообще смирение? Это непрекращающееся благодушие. Мы в любых условиях можем и должны быть благодушны – всем довольны, всё нас радует. А вот недовольство, ропот, обиженно поджатые губы – штука опасная. Положим, вы заканчиваете эту жизнь, попадаете в рай. А там, ишь ты: и ангелы не так летают, и деревья не так посажены, и цветы не те на клумбах. Нам и скажут: «Если вам так не нравится – идите в другое место». Внутри у нас должно быть непрекращающееся благодушие. Помню рассказ одного старенького батюшки, он в советское время служил, и что такое гонения, знает не понаслышке. Так он говорил: «Ну что это такое, в самом деле: намазываем икру на хлебушек, говорим: “Ой, в какое тяжелое время мы сейчас живем! Работать невозможно, всё валится”. Я себя ловлю на мысли: когда мы с братом учились в школе, нам мама давала на коржик и стакан чая. Но только одному из нас. Потому что мы вдвоем ходили, но второму уже не хватало – денег в семье не было вообще. А второму она давала на второй день. И получалось, что тот, кто сегодня день пропускал, то в столовой, где были свободные хлеб и соль, брал хлеб и с солью ел. И, – говорит, – понимаете, мы были счастливы. Потому что если ты коржик съел, то тебе приятно, а если хлеб, то радуешься, что завтра будет коржик. И, конечно, мы делились с братом. Нет ничего вкуснее того хлеба, которым с тобой брат поделился или ты с братом. Так что поверьте: кризис не вокруг нас – кризис у нас в голове».

Спрашиваю, сталкивался ли сам отец Андрей с гонениями в советское время. Многие же считают то время чуть ли не райским: «мелкие недочеты, может, и были» (разрушенные храмы и убитые христиане, концлагеря и ссылки относятся, видимо, к такой «мелочи»), а так всё было просто замечательно: задорная юность, «уверенность в завтрашнем дне». Говорит, сталкивался, но уже «по касательной», когда гонения уменьшились. Но много разговаривал с теми, кто пострадал всерьез, – сами или их родственники. «Откуда тогда название храма, который мы строим: Всех святых, в земле Нижегородской просиявших, – то есть, в том числе и новомучеников и исповедников? Если всё было хорошо, то откуда столько пострадавших за веру на каждом клочке русской земли? Были гонения, и давайте не будем об этом забывать».

Другое дело, что гонения укрепили нашу Церковь, наш народ. Вспоминает священник такой случай:

– В конце 1970-х в селе Разнежье на той стороне Волги детишкам, закончившим детский сад, дарили «наборы первоклассника»: портфель, пенал, книжку. Большое село, там есть храм, он всегда был действующим. И вот, детям раздают подарки, будущим первоклассникам. И там какой-то секретарь райкома партии приехал на это мероприятие. Вручает, значит, каждому первокласснику подарок – дети подходят по очереди. И они все отвечают, каждый из них: «Бог спасёт, Бог спасёт» (это у нас в том селе вместо «спасибо»). Секретарь райкома не знает, что и сказать – только улыбается как-то неуверенно. Вот тебе и безбожное время: бабушки свое дело делали. Водили внуков в церковь, рассказывали им о Христе. И до сих пор так делают. Мы так и говорим на проповеди: «Вы должны у нас быть апостолами». Куда бы мы делись без наших бабушек! Ведь они и правда часто несут именно апостольское служение. Слава Богу, сейчас веру не гонят. Навязывать не надо, а рассказывать – да. Когда не навязываешь, какой-то интерес начинает проявляться к этому – а кто лучше всех умеет у нас не читать нотации, а по-доброму и просто рассказать о Боге? – Конечно, бабушки.

Во время хрущевских гонений, когда снова стали закрывать и рушить храмы, преследовать священников при любой возможности и при малейшей провинности перед властью отнимать у них регистрацию, лишая тем самым возможности служения, был у нас такой случай. Служил тогда в Нижегородской области, тогда Горьковской, батюшка Иоанн. И его однажды попросили в какой-то деревне тайно покрестить детей. Набралась полная изба. И представляете: кто-то сдал, «настучал» властям. Видимо, без своего Иуды не обходится в таких случаях. И вот, когда Таинство Крещения закончилось, началось Миропомазание, хлопает дверь и заходят участковый, глава администрации: «Отец Иоанн, крестишь?» ‒ Он отвечает: «Нет» – «Как нет? А что ты делаешь?» – «Миропомазываю». И у них в голове начинается: «Запрещено крещение, а он тут миропомазывает – про это ничего мы не знаем». И так как они не поняли, в чем суть, то его только отстранили от службы на две недели. Это просто был, конечно, подарок. Такие вот «мелочи поповской жизни».

         Было и такое. Бабушка на свой страх и риск покрестила своего внука. А ее сын, папа этого мальчика, был каким-то партийным работником. Он примчался на черной «Волге» с батюшкой разбираться: «Как вы могли, что вы сделали! Раскрестите мне его!» ‒ А батюшка был с пониманием, спрашивает: «Вы ведь человек неверующий?» – «Ну конечно, я атеист!» – «Тогда с вашей точки зрения вообще ничего не произошло, его просто искупали в воде. Это же не запрещено?». Тот и не знает, что ответить, – хлопнул дверью, уехал. 

Достань меня, Боже, из канализации

         Человеку присуще чувство святости, хочет он этого или нет. Другое дело, как именно он к святости, святыне относится – с любовью и уважением, то есть со страхом Божиим, или же с инфернальным страхом и ненавистью. Не дай нам Бог испытать второе: именно так, мне кажется, человек утрачивает свой образ Божий и отдает себя во власть тьмы. И плоды не замедлят сказаться – что для самого человека, что для всего народа. Думаю, мы сейчас их и пожинаем.

– Всё так, – говорю, – отец Андрей. Наше духовное состояние сейчас не из лучших. Интересно, а можно ли это наше незавидное состояние рассматривать как крест и соответственно к нему относиться?

Батюшка предлагает порассуждать:

– Я иногда прихожанам говорю: «Вы поступили в силу своих духовных сил, правильно? Ведь у вас же нет задачи поступить плохо? Вы всегда хотите поступить хорошо, но не получается. А почему не получается? А потому что духовных сил не хватило. Другими словами, вы поступили настолько хорошо, насколько хватило ваших духовных сил. Но это «хорошо» выглядит плохо в ваших духовных оценках. Мы всегда себя немного переоцениваем. Мы всегда считаем, что могли бы сделать лучше. Но не сделали. А почему? А потому что таким было наше духовное состояние. Помните, как апостол Петр: уж если все Тебя бросят, я-то уж точно не брошу. Но – бросил. Обстоятельства были сильнее его, выше его духовных сил. Он не смог устоять. И Господь видел, что он не сможет устоять. Так что мы обязательно должны к себе относиться критично, не переоценивать себя. Но самоедство, уныние, отчаяние в себе – нет, так нельзя. Надо сменить программу на положительную – я должен быть лучше, я буду стараться делать лучше. На исповеди у одного знакомого священника, а он очень духовный, опытный, его старцем считают, человек говорит, что грех, в котором он кается, все время повторяется. А батюшка говорит: «Отец! Ты что, думаешь, наша духовная жизнь – движение от победы к победе? Я тебя умоляю! От падения к восстанию, опять к падению – и опять к восстанию. Но чтобы вставать всегда к Господу».

Об этом и митрополит Антоний Сурожский писал. Если все в белых одеждах, а я весь грязный, то я все равно оправдаюсь: «Господи, я ведь к Тебе шел». Бог нужен тому человеку, который без Него падает. Если у человека «всё нормально», то ему и Бог-то не нужен. Поэтому обязательно Господь будет попускать падения, показывая нашу слабость. И мы будем падать и понимать: «Господи, без Тебя никак». И вставать, разумеется. Но повторю: самоедство, самоиздевательство, измывательства над собой ничего общего с покаянием и смирением, на мой взгляд, не имеют. Библия – толстая книга, а все об одном: как человек отпадал от Бога – и Бог его возвращал к Себе.

– Получается, – не сдержался я, – одна из главных просьб человека к Богу: достань меня, Боже, из канализации.

Отец Андрей рассмеялся:

– Конечно. Очень точное сравнение. Причем, знаете, когда открыли окно в Европу и вообще на Запад, нам всем казалось, что мы сейчас прикоснемся к чистому свежему источнику. Ошиблись. Оказалось – канализация. Такого нахлебались – стыдно говорить. И беда в том, что закрыть-то этот источник не сразу получается. А проблема нашей жизни в том, что мы здорово отравились тем, что полилось в наши души и головы. 

Жизнь с Богом – это тебе не свечку поставить

         – Но в этом случае, – говорю, – отец Андрей, имеем ли мы хоть какое-то моральное право не считать Святую Русь просто мифом, благочестивой, но – сказкой? Как священнику, вам постоянно приходится быть свидетелем исповеди человека Христу…

Отец Андрей обрадовался даже:

– Именно это и дает мне возможность говорить, что Святая Русь существует, что это не фантом. Стремление к святости, добрая тоска по ней живет в людях, будьте уверены.

– Значит, священник может учиться на исповеди, будучи ее свидетелем? Является ли исповедь для священника еще и возможностью учиться?

Ответ был серьезным, задумчивым:

– Знаете, ваш вопрос говорит о том, что вы очень хорошо разобрались в теме. Потому что иногда бывают именно такие исповеди, которые самого священника учат. Иногда человек исповедуется так, что ты понимаешь: он чище, глубже, духовнее меня. И, присутствуя на таком покаянном разговоре человека с Богом, ты убеждаешься вновь и вновь: никуда она не пропала, Святая Русь, с ее неизбывной тоской по Богу. Когда-то на нашу землю Сеятель бросил семя. Для того чтобы оно росло, мы должны создать благоприятные условия. А иногда бывает, что по нашим грехам, отступничеству, предательству условия становятся самыми неблагоприятными, как вот было в эти 70 лет богоборческой власти. Но семя-то никуда не делось – оно растет. Как оно было еще посеяно святым Владимиром, князем Киевским, так и растет. Разумеется, не без сложностей: взгляните на историю России – каких только бед не было, какие только сорняки не пытались его задавить, какой только жар не пытался палить. А сейчас такое особое время, когда у нас еще пелена жить без Бога инерционно как-то продолжает действовать. Но часть уже пробуждается, понимаете? И эта часть настойчиво твердит: нельзя жить без Бога. Как ни велик был Советский Союз – попытались построить рай на земле, но без Бога, – и где мы оказались? Никак не получается без Бога: одним желудком да карманом жив не будешь. Осознание этого, часто неохотное, а то и боязливое, передается из поколения в поколение. Жить с Богом – это же не просто поставить свечку, оказывается. А так иногда этого хочется, да? Царство Небесное – это мои отношения как с Богом, так и с людьми. Нельзя сказать: «Я не люблю своего соседа, но зато я люблю Бога». И доброта, отзывчивость – это же знак присутствия благодати Божией. Иногда даже знаменитая широта русской души помогает понять это.

         Я вам расскажу такой случай. Русская девушка вышла замуж за обеспеченного немца. Видать, это был первый год их совместной жизни. И вдруг ей в январе захотелось клубники. А немец этот не мог взять в толк, почему она хочет эту несчастную клубнику именно в январе, если в феврале она будет в три раза дешевле – ну вот как это объяснить нормальному человеку? Для русской души, какие вопросы – достать клубнику? Захотела – получи-распишись, тем более средства позволяют. А он не мог понять, почему. Вот и в «Братьях Карамазовых» читаем: «Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил» – некоторые слишком уж сужены, да? Впрочем, везде нужна золотая середина, я думаю. 

Спокойная святость в «рабочем порядке»

         Рассказал батюшка и о молитвенниках, которых, или о которых знает. Такие тихие, незаметные, но освещающие (и освящающие) нашу жизнь люди, которых нынешнее крикливо-истеричное общество, стремящееся к «успеху и комфорту» в лучшем случае, снисходительно не замечает.

– Знаете, еще сохраняются настоящие молитвенники, как из прошлого. Есть, я знаю, такие люди, которые имеют подвиг перед Господом. Перед Тем, Кого ты не видишь, но ощущаешь в своей душе. Они часов в 9‒10 ложатся спать, в 12 просыпаются, читают Полунощницу и после этого опять ложатся спать. Есть люди, я их знаю, которые ночью встают на молитву, потому что ночная молитва – самая благодатная. Причем я не говорю о монашествующих. Я говорю о тех, которых я знаю в миру. А уж сколько людей, которые соблюдают среду и пятницу, стараются поститься, и для них это естественно. Поэтому у меня никаких нет сомнений в том, что мы не совсем еще погрязли в упомянутой духовной канализации. И даже если я разговариваю с нецерковными людьми, у них есть внутри понимание святости, они всегда относятся с уважением. Мы строим церковь, и человек видит, что он может и должен помочь – откуда это видение, если не от тоски по святому? И он говорит: «Я сделаю такую-то работу по храму. Батюшка, заплати мне только за топливо. А за работу техники я с тебя не возьму». Потому что он понимает, чувствует, что нужно помочь, и это его понимание проявляется в жизни, в поступках – как, спрашивается, мы можем смотреть на такого человека свысока? Мол, мы такие все из себя воцерковленные, а этот пару раз в год в храм зайдет свечку поставит. Нет – тут столько поводов и возможностей для покаянного и благодарного устроения, что только диву даешься и радуешься неисповедимым путям Господним. Такие поступки – как огоньки путеводные, светильники на пути, они гораздо сильнее многих умных и благостных слов. Можно говорить сколько угодно, исписать миллион тетрадей по поводу духовности Святой Руси, но они не стоят ничего без таких людей, их поступков. Зажечь в своей душе такой путеводный огонек – что это, как не подлинное чудо Божие?

Кстати, к чудесам мой собеседник относится спокойно. И призывает к этому же своих прихожан. Почему?

– Потому что чудеса – это не самоцель. Они поддерживают нашу веру: Господь рядом, Он с нами. Мне кажется, нужно не только спокойно относиться к чудесам, но даже настороженно. Поэтому ни в коем случае не нужно злоупотреблять: искать во что бы то ни стало чего-то необычного – так можно «начудить», что мало не покажется. Да и вообще, по моему твердому убеждению и опыту как священника, самое большое чудо, которое вообще может быть, – это когда начинает изменяться душа человека. Вот такого чуда я всем нам желаю – такого, от которого мы хотим идти к Христу.

Беседовал Петр Давыдов