С мышкой Дусей я познакомилась в библиотеке научного центра, где проходила моя аспирантура. Мы столкнулись с ней между книжными стеллажами и какое-то время в ужасе смотрели друг на друга. В отличие от неё я точно знала, из какой я лаборатории. В отличие от меня она точно знала, как жить дальше. Вскоре мы с ней подружились. Выросшая в лабораторных условиях, она плохо представляла себе, как необразованные грызуны обходятся с печатными изданиями, и всякий раз ждала, как ей казалось, положенного рациона.
О том, что Кто-то свыше руководит всем на Земле, я стала догадываться довольно рано. Хитросплетения человеческих отношений и удивительная красота природы не могли возникнуть сами собой. Эта мысль не давала мне покоя особенно тогда, когда в играх сверстников во дворе мне не находилось места. И было от чего…
Открытые настежь окна предательски выпускали в восточный двор звуки моего фортепиано. А те легкомысленно разбегались и будоражили души добропорядочных граждан, заставляя больших ценителей соседского искусства ставить меня в пример своим внукам. Ну как же с этим смириться?
Устраиваться в музыкальную школу я отправилась в возрасте пяти лет. Сопровождающая меня соседка, опередившая в рождении лет на шестьдесят, осталась в коридоре. Исполнение песни про петушка, как мне тогда казалось самой впечатляющей в моём репертуаре, привело к реакции, прямо противоположной ожидаемой. Комиссия заливалась смехом и перекатывалась по столу. Это теперь, глядя на детские фотографии, я понимаю, что серьёзная девочка с едва заметной улыбкой в виде насильно скошенного ротика, и не могла произвести иного впечатления.
В общеобразовательную школу меня тянуло меньше. Все предметы делились на те, которые хотелось изучать, и те, которые изучать нужно. Правда, были и те, которые хотелось изучать, но лишь из уважения к преподавателю и вида из окна. Ах, как же далеко улетали мысли из кабинета математики! Они неслись над цветущим Ашхабадом прямо к вершинам Копед-Дага, а обожаемая нами Нина Алексеевна просила вернуться обратно хотя бы на сорок пять минут. И я возвращалась.
Тянуло меня и в кабинет биологии. Муляж скелета и портрет Менделя меня заинтересовали сразу. Однако, если первого я приняла на веру без всяких оговорок, то второй вызвал у меня недоверие. Портретный образ Грегора Иоганна Менделя не вязался в моём сознания с тем, что он священник, посягнувший на генетические исследования. Как бы то ни было, но горох и фасоль я сеяла.
Самым впечатляющим было моё участие в опытах на уроках химии, хотя более зрелищным – их продолжение во время перемен. Вот уж в чём равных мне не было!
Так, потихоньку я приближалась к дороге, которую позднее назову «скользкой», понимая, что соскользнуть с неё гораздо легче, чем устоять, да ещё и с достоинством.
На первом курсе медицинского института я окончательно определилась с моей научной идеологией. Это по-прежнему была химия, но теперь органическая. Пробирки и реактивы стали моим мечом, разбивающим завесу тайны всего Сущего. Пройдёт много лет, прежде чем я пойму, что только по милости Божьей, по Его только волеизъявлению, мы узнаём секреты Его Мироздания. И только лишь тогда, когда Он сочтёт это нужным.
Слава Ему за всё!
А пока я была счастлива от одной только возможности учиться и узнавать всё новые и новые секреты Его Мироздания. Я стремилась использовать малейшую возможность, чтобы приобщиться к исследовательской работе: читала, общалась, интересовалась. Господь, зная о таком моём рвении, всегда и везде посылал мне лучших учителей. Позднее, когда я начинала рассказывать о них, знающие люди с нескрываемой завистью говорили, что я собрала все сливки.
На кафедру патологической анатомии я пришла с приличным багажом знаний и не менее большим желанием что-то делать дальше. Вскоре меня представили заведующему этой кафедрой, замечательному человеку и талантливому учёному Александру Мухамедовичу Каримову. Не помню, чтобы я пыталась произвести на него впечатление при первой нашей встрече. Наоборот, беседа показалась мне совсем невинной, почти светской, но после неё он стал всем рассказывать о моих способностях. Через некоторое время у меня появились первые животные для эксперимента, первые мысли по теме, и первые злопыхатели. А позднее я узнаю, что все эти составляющие научной работы будут увеличиваться параллельно, в одной и той же неизменной пропорции: способности, возможности, завистники.
Эксперимент близился к завершению. Забой животных поручили аспирантке, от которой частенько приходилось слышать, что Каримов только обо мне и говорит. Все были в предвкушении результатов. Близилась и весенняя студенческая конференция, к которой всё нужно было успеть: и данные проанализировать, и доклад подготовить. Я ждала.
В этот день Александр Мухамедович пригласил меня в кабинет и долго не решался сказать что-то очень важное. Потом всё-таки, боясь встретиться взглядом, сообщил:
– Ты знаешь, так получилось, что материал взят не правильно, а останки утилизированы и ничего восстановить нельзя, – потом, набрав воздуха побольше, добавил, – но у меня есть свои данные, с ними и выступишь на конференции.
Сказать, что я переживала произошедшее, это ничего не сказать. Но вот, что именно переживала больше, знаю. К тем заслугам, которые мне предлагал внести в число своих этот добрый и понимающий человек, я не имела никакого отношения. Впервые в жизни я попросила Господа оградить меня от такого искушения и Он меня услышал. Разорванные во время горной прогулки связки на ноге избавили меня от присутствия на конференции.
Слава Богу за всё!
А дальше была тяжёлая и очень тяжёлая работа, помогающая понять кто я в профессии и зачем в ней. Годы поиска и разочарования, маленькие профессиональные победы, тёплые благодарности больных и жёсткие уроки руководителей.
Память моя, увы, не сохранила имени той доброй женщины, которая придя на должность заведующей кардиологическим отделением, где я работала врачом, припомнила мне всё и даже больше. Я запомнила лишь, что она никогда не смотрела в глаза в редкие минуты общения, и швыряла истории болезни, считая это главным аргументом своей правоты. Жизнь моя на работе стала невыносимой. Прежняя заведующая, ставшая начмедом, прекрасно знающая меня по работе, сочувствовала и утешала, но остановить репрессии не могла. Мой клич о поиске новой работы мгновенно разнёсся по Н-ску. Откликов долго ждать не пришлось. Однако все предложения о работе практическим врачом затмило одно, некогда робкое приглашение в аспирантуру, уводившее меня от основного ремесла.
Как бы то ни было, но это именно она своими бесчеловечными методами «убедила» меня сделать первый уверенный шаг в сторону большой науки. Я благодарна этой доброй женщине за то, что она словно жёсткое ограждение на крутом горном серпантине, не позволила отклониться от курса, запланированного для меня Богом.
Слава Ему за всё!
В моих руках вновь «засверкал» меч биохимии, готовя меня к маленьким подвигам. Царство химической посуды, новые методики и загадки исследования поглотили меня целиком. Только с Божьей помощью за год я смогла освоить пятнадцать методик и собственноручно выполнить около десяти тысяч анализов. Правда, в помытых стеклянных пробирках мой вклад в отечественную науку оказался значительно весомей, счёт их шёл на десятки тысяч. Но жизнь за пределами этого мира текла своим чередом и готовила мою семью к переезду в другой город.
Вскоре семейными планами я поделилась со своим научным руководителем, попросив её помочь сделать мою работу над диссертацией более эффективной. Очень жаль, что наши взгляды на происходящее и размер моей благодарности ей за такую помощь не совпадали. Я осталась без научного руководителя.
Теплым осенним днём автобус понуро вёз меня с работы. Он будто бы оставлял мне время на то, чтобы подольше задержать свой взгляд на маленьком храме, захожанами которого мы тогда являлись. Мысль о том, что я должна принести своим стареющим родителям весть о предстоящих незапланированных и очень тяжких для нашей семьи расходах, была невыносимо тяжела. Я поняла, что мне её до дома не донести и направилась в храм во имя иконы Божьей Матери «Покрова Пресвятой Богородицы».
Отец Сергий тепло встретил меня и проводил в библиотеку. Я говорила долго, заливаясь слезами и пытаясь объяснить суть моей проблемы. К счастью, батюшка и сам прикоснулся к секретам Мироздания, но с другой стороны. По образованию он был физиком!
Взгляд мой во время рассказа то скользил по книжным переплётам, то возвращался к потоку пылинок, толпящихся в луче заходящего солнца, то вновь улетал к воображаемым картинам моей беды. В голове всё крутилось, мешалось и куда-то неслось. И только взгляд батюшки, сострадающий, всё понимающий и всё знающий наперёд, остановил этот хаос в моей душе:
– Вы должны запомнить одно. – сказал он наконец. – Всякая начатая работа должна быть завершена.
Говорил он не только об этом, но именно эти слова будут не раз спасть меня, вселяя уверенность в выбранном пути. Домой я шла с батюшкиным благословением – завершить начатое дело.
Спустя несколько месяцев я была вынуждена перевезти родителей в один из волжских городов и оставить их там. Мне же предстояло вернуться и довести начатое дело до защиты.
В Н-ске меня приютила мать моей коллеги, уехавшей за границу. Но как только её отец, крепко друживший с алкоголем, решил вернуться на закате лет в лоно семьи, маленькая квартирка стала тесна для нас троих и мне пришлось искать иного прибежища. У всех, кто ранее обещал мне помочь в случае необходимости, появились серьёзные причины не участвовать в этом. Что ж, так часто бывает! Я обустроилась в своей аспирантской комнате и какое-то время ночевала там, но вскоре была обнаружена. Поиск нового жилья вновь заставил меня проситься на постой.
Я благодарна своим знакомым, которые предложили мне поселиться в маленькой комнате служебного общежития для научных сотрудников. Переселение с небольшими пожитками в сибирскую январскую ночь я не забуду никогда. Морозный ветер на улице оказался лёгким бризом по сравнению с тем, что встретило меня внутри.
Сквозь огромные щели в окнах тепло напрочь выносилось вон. Едва осмотревшись, я принялась заклеивать их грубой туалетной бумагой, размоченной в раскисшем хозяйственном мыле. Пальцы почти сразу окаменели и не слушались, но выхода другого не было. Как милостив был ко мне Господь, ведь у меня оказалась эта бумага!
Комната постепенно нагревалась. Уснуть на кровати, панцирная сетка которой провисала до пола и без моего участия, мне помешала другая картина перед глазами. Электрические разряды от едва державшейся на стене розетки, весело разбегались по отставшим влажным обоям. Это был ужасающий аттракцион, но деваться было некуда.
Постепенно я обустроила жилище, ставшее моим приютом на долгие четыре месяца. Здесь я молилась, проливала избыток слёз и отдыхала между попытками завершить начатое дело. И всё это перед Нерукотворным образом Спасителя, принесённого из храма Покрова Пресвятой Богородицы, ставшего для меня родным домом.
Слава Ему за всё!
Моя научная работа стала потихоньку налаживаться. К чести директора того центра, где проходила моя аспирантура, могу сказать, что далеко не каждый на его месте стал бы уделять время на помощь аспирантке, оставшейся без руководителя. Вот уж где действительно «Словам было тесно, а мыслям просторно». Помогла привести мои мысли в порядок и учёный секретарь Защитного совета, погибшая в автомобильной катастрофе черед год после моей защиты. Удивительная женщина и замечательный человек Светлана Никодимовна. Царствия ей Небесного!
Мышка Дуся вносила свою лепту в мою работу, греясь на солнышке возле моих ног в библиотеке. Я, утирая очередную порцию слёз, перебирала томики новеньких диссертаций, красующихся на стеллаже. Судя по названию одна из них вполне подходила мне для образца.
«Ух, толстая какая! – подумала я и, не углубляясь в подробности, смело потянула на себя.– Надо будет обратить внимание на толщину бумаги, когда придёт пора свою печатать».
Пройдёт немало времени, прежде чем я узнаю, что образцом мне служила чья-то докторская. Каждый, кто хоть отдалённо знает разницу между кандидатской и докторской, поймёт, во что обернулась эта ошибка. О моей предзащите точно говориться в народе: «И смех, и грех». Как бы то ни было, но работа шла и приближала меня к защите…от всего и сразу.
Оставшееся до защиты время больше напоминало партизанскую войну. Добрые люди, не успевшие доселе высказать своего мнения о моей работе и моём руководителе, продолжали менять траекторию своего движения по коридору с тем, чтобы максимально приблизить ко мне формулировки, не имеющие аналогов в нормативной лексике.
Наконец, всё было распечатано, проверено, отрепетировано. Моя научная руководительница, сохранившая свой официальный статус только благодаря мудрости директора центра, доклад впервые услышала вместе со всеми, на защите. Мне казалось, что я говорила в длинную металлическую трубу и слышала себя ясно не всегда. Вопросы сыпались один за другим и заседание Диссертационного совета быстро перестало напоминать хорошо отрепетированное действо, к которому меня готовили знающие люди.
Директор то и дело крутил головой и что-то говорил членам совета. Только на следующий день я узнала, что именно тогда он говорил им:
– Видите, она всё знает. Всё! Вот это характер!
И только я знала, что дать исчерпывающие ответы на двадцать один вопрос в таком состояние можно только с помощью Свыше. Я точно знала, что мои добрые друзья из храма Покрова Пресвятой Богородицы молятся за меня и просят Того, от Которого всё и зависит.
Слава Ему за всё!
Те, кто проголосовали против, не знали об этом. Три «чёрных шара», брошенные в мою корзину, не повлияли на результаты общего голосования. Пройдёт время, прежде чем я узнаю о судьбе некоторых из участников этих событий. Того, кто обращаясь ко мне на «ты» в ходе защиты, пытался убедить всех в моей некомпетентности, выведут из членов Диссертационного совета. Руководительница моя лишится должности заведующей лаборатории и получит новое назначение, этакий «медвежий угол», имеющийся в любом учреждении. А пока все направились в буфет, чтобы наконец-то снизить накал страстей прохладительными напитками и фруктами (ничего более!).
Постепенно застолье стало менее организованным. Сидели душевно и спокойно, но народ потихоньку потянулся к служебному автобусу. Я тоже направилась к выходу, возле которого стоял директор и о чём-то беседовал с профессором-биохимиком. Судя по её вопросам на защите, один из «чёрных шаров» принадлежал ей. Этот факт никак не повлиял на моё искреннее прощание, обращённое к обоим.
Прихватив в аспирантской мисочку клубники и букет летних цветов, подаренных мне сотрудниками дружественной лаборатории, я вышла из центра на площадку для служебного автобуса. Вскоре ко мне подошла та самая собеседница директора и заговорила:
– Елена, прости! – неожиданно начала она. – Я же не знала, что ты также, как и многие пострадала от неё. – продолжала она. – Представить, что ты сделала без руководителя работу такого уровня, да и ещё за неполных два года, просто невозможно.
Поток моих слёз отрезал всё, что она говорила потом. Я впервые за всё время заплакала прилюдно. Этот поступок я запомню, как один из самых сильных. Ведь не всякий решится попросить прощения у человека, с которым скорее всего никогда не встретится и, тем более, признать, что пришёл бороться с руководителем соискателя.
Да, милостив Господь ко всем нам.
Слава Ему за всё!
Гелена Березовская