Михаил Аникин

Больше всего на свете Степка боялся Бога. Страх этот внушила ему бабка Настя. Она же научила его и любить Бога. Без Бога ни до порога — часто повторяла она, все в жизни объясняя тем, как люди относятся к Богу.

Гибель на войне старших своих детей она относила на счет своих грехов, моля у Господа прощения для детей и для себя. То, что Степкин отец вернулся с войны живым и здоровым, бабка Настя считала великим чудом и не забывала положить поклоны в горнице перед иконой Спасителя, которую она не снимала, несмотря на насмешки ее старой подруги Паши, ставшей во время войны партийной и выбившейся в бригадиры. Та, правда, с тех пор, как вступила в партию, стала реже бывать у Никитиных, — видно, кто-то из старших партийных начальников сделал замечание за дружбу с верующей Настасьей. А может, и сама посчитала для себя стыдным заходить в дом, где по всем комнатам висели иконы. Время было такое, когда религия должна была окончательно отойти в прошлое — сам Никита Сергеевич Хрущев объявил об этом с высокой трибуны. А Паша Хохлова начальство всегда уважала.

Бабка Настя начальство тоже уважала, но икон не снимала, а тем более не рубила и не жгла, как поступили некоторые комсомольцы и коммунисты в деревне. Она и Степке строго-настрого наказала никогда в жизни не портить икон, а относиться к ним с заботой и осторожностью. Божница ее всегда имела ухоженный вид, хоть она при этом и прятала небольшую свою пенсию за икону, не видя в этом греха.

Иногда к бабке Насте приходила откуда-то издалека еще одна ее старая подруга, судя по всему глубоко верующая, и они вели тихие беседы, вспоминая старое, незнакомое Степке время, когда они были молодыми и когда в России еще правил царь-батюшка… Старушка эта, звали ее Аннушка, Степку привечала и хвалила бабку за то, что та вызвала отца Николая окрестить внука из самих Важин. Где эти Важины, Степка не знал точно — понимал только, что далеко пришлось святому отцу добираться. Крещение батюшка совершал прямо в бабкином доме, тайно от всех — кроме бабки и внука присутствовал только троюродный Степкин брат Колька, которого окрестили вместе со Степкой по просьбе бабкиной родственницы. А родного брата в то время не было в деревне — он жил с родителями в Петрозаводске.

Степкины родителями не были такими верующими, как бабка Настя. Конечно, икона в доме была, но они не ухаживали за ней так, как бабка Настя, поклонов перед ней не клали, да и не молились почти — Степка во всяком случае этого не замечал. Бабке Насте это в них не нравилось, но жили они давно уже отдельно, своим домом — поздно учить уму-разуму. Ничего, Господь вразумит — горестно вздыхала она, видя, что Степкин отец, вернувшийся с войны живым и здоровым, вместо того, чтобы благодарить за чудесное избавление от неминуемой погибели Бога, чересчур часто прикладывается к бутылке горькой. Отец отшучивался, говорил, что пили и цари, но бабка была непреклонна в своем осуждении сына за невоздержание, всякий раз, пока Никитины жили в деревне, выговаривая ему, если отец возвращался с работы навеселе.

Бабка Настя вообще была строгой и всегда внушала Степке, что Бог любит строгость. Вставала она каждое утро рано — иногда Степка слышал сквозь сон, как она шептала слова молитв, видел, как клала она земные поклоны. Потом, пока Степка еще лежал в полудреме, ставила самовар и топила печку. Печка в бабкином доме была русская, сложенная еще Степкиным дедом под руководством прадеда. Из этой печки бабка доставала к завтраку вкусные пироги, была там всегда какая-нибудь вкусная каша или картошка — много всего могла приготовить бабка Настя. Пекла она такие вкусные калитки, вкуснее которых Степка нигде не пробовал.

Степка не знал, за какие грехи наказал ее Бог, но он видел, что она не ропщет на Него, чувствовал, как сильно она любит Бога. В школе, наоборот, учительница говорила, что Бога нет, и даже приходила к бабке беседовать, чтобы та повлияла на внука, не пожелавшего снимать крест перед приемом в октябрята. Бабка сказала ей, что крест снимать нельзя, это не октябрятский значок. Учительница ушла очень недовольной, но Степку в октябрята все же приняли, решив, что к пионерскому возрасту Степка сам во всем разберется. Степка учился в школе примерно, по всем предметам имел отличные оценки, и не принять его в октябрята было никак нельзя.

Но крестильный крест Степка все же потерял — уже на Севере, где жил в рабочем бараке вместе с родителями и младшим братом. Потерял он его во время ребячьей возни в снегу, обнаружил это уже вечером перед сном и найти крест на другой день не смог. С тех пор остался Степка без нательного креста, поскольку церкви рядом на сто верст никакой не было, а бабка Настя была уже далеко — жила где-то в вечных селениях Бога.

Умерла она зимой, лишь немного полежав в сельской больнице. Умерла тихо — говорят, просила подругу свою Пашу вызвать батюшку из Важин, да то ли батюшка не смог приехать, то ли Паша посчитала это глупостью, но пришлось бабке Насте отойти без последнего причастия. Святая вода у нее, конечно, всегда была при себе на всякий случай, да и просфорки в доме не переводились — так что, скорее всего, перед смертью успела она выпить святой воды и съесть кусок просвирки. Этого ничего Степка не видел, но, хорошо зная характер бабки Насти, был уверен, что так и было. На похороны Степкин отец ездил один — путь был неблизкий, и решили не отрывать детей от учебы на неделю. Степке было жаль бабку Настю, но на похороны он не очень стремился — боялся покойников. Не мог он понять, как это живой человек может вдруг умереть. Отцу потом прислали фотографии похорон — бабка лежала в гробу со строгим выражением светлого лица — как живая. На грудь ее кем-то из родственников была положена икона — все знали, что была она верующей и, как могли, старались проводить в последний путь по-христиански.

Вспоминая бабку Настю, Степка думал о том, что, наверняка, в тех вечных селениях, куда она переселилась, ей было лучше, чем на Земле. Бабка последние годы жизни мучалась ревматизмом, ноги ее опухали, ходила она с трудом — сказывались все те усилия, с которыми поднимала младших своих детей, оставшись без мужа, погибшего на финской войне, и без старших сыновей, павших в Отечественную. Бабка не боялась смерти, у нее давно уже стоял сундук с последним обряжанием, в котором она хотела предстать перед грозным Судьей. А какой он, этот Судья, Степка никак не мог себе представить. В короткой своей жизни Степка вообще еще не видел судьи. Он знал только, что это очень важный начальник — важнее молодого деревенского милиционера, который иногда заходил к бабке Насте, пил чай и расспрашивал о младшей дочери, Степкиной тетке, уехавшей вслед за Степкиными родителями на Север.

Бабка милиционера не очень-то любила, за глаза называла его пустым болтуном, но с порога не прогоняла, а всегда приглашала к столу. Милиционер иногда не отказывался, — видно, хотел поговорить, узнать новости о Людмиле. Но та писала редко, а однажды пришло письмо, в котором Людмила сообщала, что нашла себе суженого, и прислала его фотокарточку. С тех пор милиционер заходить перестал, а бабка стала ждать, когда же северный жених с невестой приедут в гости. Дождаться-то она дождалась, но только жених ей не понравился — был он разведенный, по бабкиным понятиям в мужья не годился. Людмила настаивала на своем, объясняла матери, что любит, но на том молодые и уехали, не получив бабкиного благословения.

Обида на единственную дочку, болезнь, одиночество — вот что осталось с бабкой Настей в ее последние дни жизни на этом свете. Одно у нее было утешение — Степке она о нем честно говорила — это Бог, Иисус Христос, Святой Дух — Троица единосущная и нераздельная. К встрече с Богом готовилась она тщательно, вымаливала у Бога свои грехи, часто плакала о них на утренних и вечерних молитвах…

…Степке было жаль бабку, и он верил, что Господь простит ей ее грехи, о которых она так сокрушалась. Правда, сам Степка, хоть и был крещеный, но в церковь не ходил — не было в тех местах, где он с родителями жил, ни одного действующего храма, некому было и научить его правильно молиться, исповедоваться и причащаться. Хорошо еще, что бабка Настя научила правильно креститься и просить у Господа прощения за свои грехи. Не позаботься она о его крещении, не дай ему того начального христианского воспитания, еще неизвестно, каким бы он вырос нехристем, — может, сидел бы в тюрьме, стал бы жуликом или вообще уехал бы из России, покусившись на сладкую жизнь за границей.

Конечно, Степка и так немало наломал дров в своей жизни, но все же встал в конце концов на путь истинный.

…Когда-нибудь о жизни его я напишу большую повесть. А здесь мне просто хотелось сказать о том, что не оставлял Бог Степку ни в деревне, когда он жил без родителей с бабкой Настей, ни потом на Севере, где жил он с родителями и братом, ни в армии, ни во время учебы в институте. Не оставляет и теперь, хоть и стал Степка седым уже Степаном Васильевичем, отцом большого семейства и известным в кругах специалистов реставратором. И часто вспоминает уважаемый многими Степан Васильевич Никитин немудреные слова бабки Насти, которая давно уже в селениях вечных: без Бога ни до порога, а с Богом и в нищете — хорошо…

1985 г.