Артур Строев
публицист
КАК ПРАВОСЛАВНЫМ ОТНОСИТЬСЯ К СОВЕТСКОМУ НАСЛЕДИЮ
Постсоветская эпоха представляет взору причудливый советско-российский эклектизм, когда крестные ходы проходят под сенью памятников Ленину и другим советским вождям под охраной «товарищей полицейских», а на православных храмах таблички с адресом содержат имена тех самых вождей. Даже внутри храмов в глаза бросается обстановка несколько более «советская», чем в разных современных учреждениях, не говоря уже об офисах компаний: это обстоятельство объясняется естественной консервативностью Церкви, которая во внешней форме сохраняет элементы предшествующей эпохи, в то время как светский мир неудержимо «развивается» и обновляется, а предшествующая современной эпохе была как раз советская.
Но советское наследие в Церкви сохраняется и в невидном глазу обычных «захожан» организационно-бюрократическом устройстве по той же самой причине, причем наследуются иногда далеко не самые лучшие моменты советской бюрократической организации. Правда, современная церковная жизнь уже приспособилась к этому «дуализму», и пастыри продолжают свое служение также, как служили их предшественники в разных исторических эпохах, через которые прошла Церковь за свою двухтысячелетнюю историю.
Уже вполне привычной стала картина, когда одна и та же старушка сначала идет в храм освятить кулич или поставить свечки за упокой усопших сродников, а потом идет на избирательный участок и голосует за КПРФ или даже участвует в демонстрации с красным флажком, а иногда тем же самым могут заниматься и вполне состоятельные предприниматели.
Если левые убеждения и православная вера все-таки сочетаются не очень часто, хоть и не очень редко, то советский патриотизм у православных того возраста, который позволил им застать советскую эпоху – очень распространенное явление. Как гласит народная мудрость: «Живой думает о живом», и в обществе в общем, за исключением маргинальных «кошерных» ревнителей, сложился консенсус по поводу наследия разных эпох. Причем сразу бросается в глаза, что советское наследие отнюдь не отождествляется с коммунистической идеологией.
Жизнь и народ на практике решили для себя дилемму царского и советского наследия, чего нельзя сказать о культурно-идеологических кругах, в которых в основном и сосредоточены те самые ревнители, не допускающие возможности даже минимального компромисса. И главный идейный конфликт сегодняшнего дня состоит вовсе не в антитезе царский-советский, а в несоответствии настроения интеллектуальных кругов, настроенных на бескомпромиссную борьбу, и реальным уже состоявшимся компромиссом.
Как известно из истории, русская интеллигенция всегда жила в мире собственных иллюзий, совершенно далёких от реальности, и вместо того, чтобы помогать простому неграмотному народу ориентироваться в сложном мире (для чего собственно и нужно образование), она всегда его только сильнее запутывала, что в конечном счёте обходилось России (в том числе и интеллигенции) очень дорого. Поэтому и необходимо уже фактически состоявшийся компромисс «оформить» идеологически, чтобы страна снова не сошлась в схватке ожесточенно доказывающих друг другу одно и то же.
Для этого надо сначала сформулировать явно принятые неявно соглашения. Главное неявное соглашение состоит в том, что никакая эпоха не идеализируется, у каждой эпохи признаются как свои достоинства, так и свои недостатки. И из этого соглашения вытекает уже упоминавшееся различие между коммунистической идеологией и советским наследием как таковым.
Даже если представлять себе всю советскую историю одним сплошным ГУЛАГом, то и в этом случае надо понимать, что всё созданное за это время есть плод труда условных «заключенных», то есть простых советских граждан, которые являются нашими непосредственными предками и в общем не виноваты в том, что родились в это время. Но такая схема является слишком грубым упрощением реальности, ведь были и те, кто служил советской системе не за страх, а за совесть, а сама система не всегда была репрессивной, но постепенно эволюционировала в сторону банальной забюрократизированности, что и привело с одной стороны к её краху, а с другой делало её всё-таки более гуманной.
В условиях постепенной гуманизации советской власти главная идея революции, которая легитимировала её в обществе, – идея «справедливости» – приобрела определенный положительный смысл и стала ключевым элементом советской идентичности в отличие от туманного псевдомессианского чаяния грядущего «светлого будущего». Именно сама эта идея и попытки её реализации и составляют главное «советское наследие», в то время как «кошерные» неокоммунисты пытаются реанимировать «красную идею» образца Ленина-Троцкого с её оправданием террора в рамках «революционной целесообразности».
Безусловно, «красному террору» никакого оправдания быть не может, но и на саму революцию надо всё-таки взглянуть несколько более объективно и отстранённо: ведь были и реальные романтики революции, которые действительно считали, что смогут сделать мир лучше или по крайней мере избавить его от каких-то совсем неприемлемых вещей, а с другой стороны реальность царской России действительно включала в себя некоторые неприемлемые вещи, как, например, кастовая сегрегация, когда высшая аристократия продолжала иметь в обществе априори доминирующий статус при том, что её роль в жизни общества фактически давно уровнялась со всеми остальными, и к тому же она ещё при этом пыталась сращиваться с зарождавшейся финансово-промышленной олигархией, которая наоборот получала сильное фактическое влияние.
Интересно, что Французская революция произошла тоже именно тогда, когда высшая аристократия начала сращиваться с торговой олигархией на базе колониальной торговли, дискредитировав саму идею «бескорыстного служения», которая и была единственной легитимацией статуса аристократии в европейском обществе, так что можно наблюдать явную историческую тенденцию, показывающую объективность феномена революции.
Правда, существует ещё один вид «кошерных ревнителей», условно называемый «либералами», которые одинаково не приемлют ни царское, ни советское наследие, и предлагают народу отказаться от исторической памяти вообще и любоваться только ими самими, но этот случай «воинствующего нарциссизма» должен рассматриваться не в историко-философском ключе, а в психиатрическом, поэтому реальный компромисс следует искать только между условно «красными» и условно «белыми», оставив условно «голубых» попечению соответствующих медицинских учреждений.
Как было отмечено выше, идея «справедливости» не тождественна коммунистической идеологии как таковой, которая плюс к ней ещё включает воинствующий атеизм и отрицание частной собственности и рыночной экономики (которые в теории предполагалось заменить общественным распределением благ, а на практике получилось только бюрократическим). Как вариант компромисса предлагается идея «православного социализма», которая предлагает исключить из коммунистической идеологии только воинствующий атеизм, но оставить идею распределения благ, которая по мнению «православных социалистов» и реализует принцип справедливости.
Но если рассматривать реальное советское наследие, то надо отметить ещё одно неявное соглашение, которое признаёт наличие частной собственности и рыночной экономики в СССР де-факто. Это, как и вполне легальные ленинский НЭП, сталинская кооперация, брежневский хозрасчёт и горбачевская кооперация, так и замаскированное под разными хозяйственно-бюрократическими или даже откровенно криминальными схемами личное распоряжение государственными средствами и благами. Интересно отметить, что хоть в СССР все знали о таком несоответствии теории и практики, но никто не воспринимал это как несоответствие принципу справедливости: под несправедливостью понимался не сам факт личного распоряжения «казенным добром», а только злоупотребление им.
То есть уже тогда в обществе возникло неявное соглашение в отношении практики «реального социализма», которое существенно отличалось от представлений «кошерных ревнителей» чистого социализма. И именно этот советский «реальный социализм» и является предметом ностальгии современных советских патриотов православного вероисповедания.
Принцип справедливости и есть то, что объединяет советское наследие с христианским наследием тысячелетней русской истории, но, как и всякая объединяющая идея, он имеет разъединяющие интерпретации. Одна из ключевых таких интерпретаций – уже упомянутое отношение к частной собственности и рыночной экономике, которые «кошерные» красные считают чуть ли не исчадием ада, что в общем-то никак не мешает некоторым из них лично вести вполне успешный бизнес.
Как известно из истории, Христианская Церковь никогда не осуждала частную собственность и рынок как таковые, но всегда осуждала связанные с ними злоупотребления, по какой причине социалисты в своем антирыночном пафосе очень любят ссылаться на Христианство, дескать запретом этого способа хозяйствования мы исключаем те злоупотребления, которые обличает и Христианство. Увы, но реальная практика советской эпохи показала, что ликвидация рыночной экономики (хотя, как говорилось выше имело место лишь сильное ограничение, а не полная ликвидация) никак не ослабила в обществе такие пороки, как стяжательство и сребролюбие, но зато обратное восстановление рынка эти пороки существенно усилило.
Здесь следует отметить ещё один этический момент, связанный с советским «реальным социализмом» и принципом «справедливости»: в Советском Союзе всячески пропагандировалась этика труда, причем с прямой отсылкой к Христианству, под видом «народной мудрости» постоянно цитировалось апостольское изречение «Кто не работает, тот не ест». «Противоречие труда и капитала» – один из базовых постулатов марксизма, но на самом деле корректней говорить о диалектике труда и собственности, как одном из базовых принципов рыночной экономики, которая существовала в истории задолго до капитализма. Именно отношение к труду и является одним из главных критерием справедливости хозяйственного уклада.
Пренебрежение к труду со стороны высшей аристократии и было одним из ключевых моментов, которые особо раздражали в общем консервативное дореволюционное общество, которое к труду относилось всё ещё по-христиански. И то, что при постсоветской реанимации рыночной экономики этика труда была отвергнута как «пережиток совка», и явилось главной причиной современного торжества стяжательства, что принципиально отличает современную ситуацию от дореволюционной. До революции этика труда была тоже своего рода неявным общественным соглашением, которое в советское время было обозначено явно, и это явное объявление тоже следует считать нужным для православных элементом советского наследия.
Конечно же, христианское вероучение не рассматривает вопросы социального устройства, поскольку главный его предмет находится в совсем другой категории, но вывод, что Христианство вообще безразлично к социальным вопросам, представляет собой образец вульгарного «богословия» от современных «миссионэров». Тот же апостол говорит, что «в Царствии Небесном нет ни эллина, ни иудея, ни раба, ни свободного», из чего ничтоже сумняшеся бойкий «миссионэр» делает вывод, что этнические и социальные вопросы находятся вне христианского мировоззрения, но продолжение перечисления «ни мужского пола, ни женского» по той же логике должно означать, что естественный брак и противоестественная содомия также одинаково безразличны, хотя Священное Писание во многих местах свидетельствует об обратном.
Можно найти и в Библии подтверждение небезразличности к этническим и социальным вопросам, но христианская интерпретация библейских текстов сильно отличается от интерпретации современных историков-антиковедов, поэтому можно продемонстрировать социальные аспекты христианского мировоззрения на истории Новозаветной Церкви, по фактологии которой расхождений практически нет, несмотря на диаметрально противоположные интерпретации этих фактов. Таким образом, для наглядного освещения вопроса об отношении Христианства к социальному историческому наследию можно провести ретроспективный обзор духовной жизни на протяжении всех эпох, в которых пришлось жить Церкви.
Начать можно опять же с апостола Павла, который даёт совет рабам принимать со смирением своё положение и служить господину не за страх, а за совесть, но потом добавляет, что если есть возможность освободиться, то лучше освободиться, так как каждый должен выбирать лучшее. То есть Церковь устами одного из своих учителей прямо говорит, что рабство – не лучшее состояние. Иначе, чем вполне четко обозначенной социальной позицией, это назвать трудно.
Но античную эпоху с рабством Церковь застала только несколькими первыми веками своей истории, из которых большую часть она была гонима. Превращение Христианства из гонимого в господствующее сопровождается нашествием варваров, в результате которого возникают феодальные отношения с уже упоминавшейся выше кастовой сегрегацией и феодальной зависимостью вместо рабства. Можно много спорить о причине исчезновения рабства: Христианство или варвары с их первобытными представлениями о свободе личности, но новые социальные отношения тоже оказались далеко не безоблачными и вынуждали христиан также вырабатывать жизненную позицию на основе своего вероучения.
Очень поучительна в этом плане деятельность недавно прославленного Русской Православной Церковью Венедикта Нурсийского, основавшего на базе общежительного устава восточных монастырей (восходящего в свою очередь к той самой Иерусалимской первой христианской общине, на которую любят ссылаться «православные социалисты») традицию христианских братств (названных на Западе «орденами»). Возникновение этой традиции было обусловлено социально, как противодействие кастовой сегрегации, которая отделяла не только аристократию от народа, но и епископов от своей паствы, и традиция эта дала Европе все те институты, которые и определили её будущий цивилизационный код: городское и корпоративное самоуправление, включая цеховые корпорации, и даже пресловутые рыцарские ордена, где причудливым образом соединилась аристократия с возникшим для противодействия ей институтом.
Приведённые примеры обычно считаются «католическими», но вполне православный и также прославленный Церковью князь Андрей Боголюбский создал Владимиро-Суздальское княжество на тех же самых основаниях, и долгое время это княжество отличалось от остальных обломков Киевской Руси своей «народностью» (самый яркий пример – народное ополчение на Куликовской битве), что по всей видимости и позволило ему впоследствии стать точкой сборки новой Православной Империи.
Здесь следует отметить и изменившуюся роль аристократии в средневековом обществе, развившемся на основе традиции христианских братств. Если сначала господство германской племенной знати (или варяжской в Киевской Руси), которая превратилась в аристократию, было обычным господством завоевателей над завоёванными, то после того, как средневековое общество развилось в гражданское общество на основе «орденской» традиции, аристократия, чтобы обосновать свое место в этой системе отношений, стала превращаться из родовой в служилую, хотя сам процесс протекал неоднозначно, порой с очень драматическими эксцессами.
Однако, если в Европе гражданское общество возникло снизу, то на Руси его своей властью стал насаждать святой князь Андрей Боголюбский, предопределив на будущее практику регулярного вмешательства государства в общественные процессы. Андрей Боголюбский сам первым сослужил службу обществу и положил начало служилой аристократии на Руси. Европейское (и русское в том числе) гражданское общество в целом объединялось идеей служения каждого его члена на своем месте в интересах всего общества, и христианская этика труда стала частью объединяющей всех этики служения.
Но «свято место» как всегда не осталось пусто. Развитое гражданское общество способствовало развитию высокоэффективных рыночных отношений, которые, с одной стороны, позволили Европе сделать экономический, и как следствие цивилизационный рывок, в результате которого она вплоть до недавнего времени занимала лидирующие в мире позиции, а, с другой, дали почву для развития финансовых институтов, которые начали оспаривать у аристократии её господствующее положение. (Здесь следует отметить полное расхождение с марксизмом, который экономические процессы ставит во главе, а общественные рассматривает как следствие первых.)
Для отстранения аристократии от власти финансовые круги стали инициировать изменение сложившихся общественных отношений, делая упор на «несправедливость» господства знати. Они способствовали развитию таких философских направлений как гуманизм и рационализм, которые, по сути, представляли собой десакрализацию таких базовых христианских добродетелей, как человеколюбие и рассудительность. Благодаря этому была инициирована религиозная реформация, которая дала обществу новую протестантскую «сакральность», в которой лидирующие позиции были закреплены за финансовой олигархией.
Хотя финансовая элита и достигла в протестантизме (точнее основанном на нём капитализме) своих целей, но инициированные ею общественные процессы продолжили жить своей жизнью, нередко серьезно угрожая самому господству финансовой олигархии, так что вся дальнейшая история капитализма стала непрерывной борьбой как с аристократической реакцией, так и с революционными движениями, выросшими из реформации, крайней формой которых является коммунизм. В этой борьбе финансовая элита проявила высокое искусство управления (как сейчас говорят, высококлассный менеджмент), иногда подавляя противников, а иногда и используя их в своих целях, в том числе инспирируя разнообразные движения в их среде для решения своих задач.
Например, чтобы преодолеть сопротивление аристократической реакции, финансовая олигархия очень часто просто инкорпорировала высшую аристократию в свою среду, а на тех, кто инкорпорироваться упорно не желал, натравливала революционеров, как это произошло во Франции и России. Также можно отметить, что для подавления не покорившейся даже после революции России был использован (опять, правда, безуспешно) зловещий гибрид реакции и революции в виде нацизма.
И именно непокорность глобальному финансовому менеджменту даже умывшейся кровью революции и войны с нацизмом России и является главным ценным для православных советским наследием, которое может вернуть нас к идеалам гражданского общества времён Андрея Боголюбского и раннехристианской Европы.
Хотя социальный строй не может не учитывать особенностей конкретной эпохи и поэтому не может в точности повторятся, но можно на основе предыдущего исторического опыта составить пожелания к будущему социальному строю возрожденной России с христианской точки зрения: прежде всего это должно быть гражданское общество, пусть даже и светское, но объединенное идеей справедливости, включающей уважение к труду и собственности, и служения обществу всех, начиная с государственной элиты, имеющей прообраз в служилой аристократии. Для реализации этого обязательно должны быть развитые институты самоуправления, а также хозяйственный уклад, разумно сочетающий лучшие стороны плановой и рыночной экономик. В общем именно в такой строй мог бы плавно эволюционировать советский, если бы финансовая олигархия с помощью очередной революции не прервала эволюцию, нивелировав идею справедливости и этику труда.