Сергей Арутюнов
доцент Литературного института им. Горького,
научный сотрудник Издательского совета Московской Патриархии
КОМУ СЛУЖИТ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ?
Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не все ли нам равно?
А.С. Пушкин
Превратно понятое пушкинское «себе лишь одному служить и угождать» привело сословие людей умственного труда в 1990-е гг. на самый край бездны.
Нет ничего убийственнее, чем утрата веры, что в советскую, да и в дореволюционную пору была незыблема: просвещение народное.
Тогда лишь завзятый скептик мог бы язвительно вопрошать, а достаточно ли просвещены сами просвещающие, на что был бы ему предъявлен диплом о высшем образовании, самый увесистый и фундаментальный диплом, дававший те самые «права», а вернее, одно и то же незыблемое право – просвещать и просвещаться.
«Корректировка» интеллигентского кодекса тридцать лет назад клещами вытащила из него становой хребет – жертвенность во имя народного блага, беззаветное служение людям как смысл жизни.
Именно тогда, после 1991-го, интеллигенция продемонстрировала до сих пор памятную весёлость: фуршеты от щедрот новоявленных «олигархов» («спонсоров», которых было стыдно назвать меценатами) плясали буквально на дымящихся телах жертв «локальных конфликтов». И уже в корреспонденциях какого-нибудь «Вечернего клуба» эти шабаши с икрой и дорогим шампанским из пластиковых стаканчиков называли пирами и валтасаровыми, и во время чумы.
Потянулись на Запад. Визы добывались гостевые, потом рабочие: «слависты» (уехавшие раньше) зазывали к себе смельчаков почитать лекцию-другую, вообще «осмотреться» с прицелом на гражданство и ПМЖ. «Страны соцлагеря» не котировались, ибо ужасный «совок» искрошил там, по слухам, гусеницами возлюбленное европейское благоденствие, но на первое время – если выезд многомесячный – и этого было довольно. Вербовка постсоветских «лекторов» длилась более десяти лет, а затем интерес к ним начал спадать, и ворота медленно прикрыли: для завоевания «положения» нужно было проявить себя как отчаянный русофоб, «присесть» по статье если не политической, то митинговой.
Советская элита, ориентированная на Запад, и не могла быть иной: её мифология, сама того не сознавая, была по сути своей мелкобуржуазной, неразрывно связанной с капризными «мажорами» – сыновьями и дочерями крупных чинов со Старой площади, но более всего – с набиравшими силу «цеховиками» и «фарцой».
Интеллигенцией в те годы и поныне остались не приманенные магнитом Запада «бюджетники»: те самые учителя, врачи, библиотекари, военнослужащие и священство, не ушедшие «на вольные хлеба», не вступившие на зыбкую почву «челночничества» и не размешавшие лучшие свои замыслы в болтанке «рынка», а оставшиеся верными и профессии, и призванию.
КТО ТАКОВ НАРОД. Памятно, как спрашивали брюзгливо, а кому тут, собственно, служить, и не противна ли вообще идея служения идее свободы.
Те, кому никакого противоречия здесь не виделось, отвечали, что только в служении и можно обрести свободу, если речь, конечно, идёт о свободе духовной, а не материальной, гнаться за которой можно всю жизнь, и так и не достичь её, не попирая ничьих жизней.
На вопрос, кому же всё-таки служить, отвечали, обводя рукой неисчислимые скопища огней в жилых домах и промышленных зданиях – им, всем им, входящим и выходящим, бодрствующим и спящим без исключения.
Тогда-то и спрашивали уже с откровенной издёвкой, достойны ли поименованные приносимой жертвы, и с непоколебимой внутренней решимостью настоящие интеллигенты, ведущие родословные от «севших на землю» ещё в XIX-м столетии отвечали – «да».
Ибо если бы жертва перестала приноситься, сословие утратило бы всякую надежду.
…Народ помимо статистической общности есть представление каждого из нас о нём, но не абстрактное, а самое что ни есть реальное, опирающееся на опыт личного свидетельства о судьбах.
«Малые круги» расходятся от семьи, родни и друзей к однокашникам и соседям, образуя набор показательных примеров того, как стоило и как ни в коем случае не стоило бы жить.
Среди неисчислимого множества их вычленяется то самое нравственное начало, побуждающее к подвижничеству.
Неизбежно равенство народного образа в душе каждого размышляющего о нём по своему образу и подобию: чем выше в его глазах люди, чем более скорбен и одинок их подвиг, тем величавее и его служение им.
И только такой механизм индукции позволяет веровать и продолжать жить. Насильственное или соблазнительное изымание его из личностной линейки ценностей приводит к нравственной катастрофе.
СЛУЖЕНИЕ И «СЕРВИС». Давно уже подмечено, что горячее подвижничество сперва измельчается, а потом и развеивается по ветру бюрократизацией ежедневных рабочих обязанностей, имеющей в виду нормативы исполнения тех или иных «услуг».
Иными словами, оказываемая юным смешным несмышлёнышам «образовательная услуга» более чем противостоит идее Просвещения, противодействует ей. Педагог любого звена образования – не автомат выдачи знаний, с чем превосходно справляется и Интернет. Он – человек, отдавший себя тем самым несмышлёнышам, действующий на арене образования как личность, и его зрелость, и его слабости, прекрасно различимые детьми, выступают не фоном, а основным содержанием урока.
Отчего учитель, что называется, «с утра подпил», или почему глаза его кажутся тоскливыми, или по какой причине он замкнут или охвачен восторгом, загорается им, что он прочёл или увидел накануне, чем восхитился, а против чего вознегодовал – те реакции, что исследуются детьми в первую очередь.
Апатичное, забюрократизированное образование – изначально не в русской традиции. Перед обучаемыми – человек.
И точно так же дела обстоят в иных сферах.
Библиотекарь – не машина для выдачи книг по списку или запросу. Он – советчик, направитель круга чтения, исследователь, психолог. Нельзя представить себе библиотекаря, не спрашивающего у читателя, понравилась ли ему книга, и чем именно, и по каким причинам.
Русская культура сегодня совершенно забыла, какими лаконическими репликами у стоек с вечно горящими настольными лампами она образовывалась.
Культура, как и любое служение, не может быть «сервисом».
Не может быть выражения «военная услуга» даже в отношении «наёмника», не говоря уже о контрактнике и мобилизованном. Отдающие жизнь и здоровье и при обременении гражданскими кредитами никогда не признают, что отрабатывают на поле боя зарплату, ибо война есть ежедневно приносимая жертва. Что ж говорить о войне за души?
Мы видели равнодушных чиновников, прикосновение которых обращает любое золото в труху, и положение, при котором величайшая внутренняя свобода вырождена в способность в любую минуту сменить одного хозяина на другого, ощущается противной всей человеческой природе. Логика крепостничества, «Юрьева дня» – логика того самого «рынка», обездвижившего народную волю, лишившую её искр и самопознания, и даже желания возобновления и в конечном счёте выживания.
Вымирание нации, отрицательный баланс рождаемости и смертности лучше всего показывает, на какой стадии находится размышление народа о себе. В будущем абсолютному большинству людей не видится ощутимой возможности исполнить мечту о всеобщем счастье…
Такой климат создан тем, что называется «информационной повесткой»: пока средства массовой информации выставляют в качестве образцов длят подражания самых чудовищных представителей «элиты», в личных блогах – свои праздники и свои некрологи, никогда не появляющиеся даже в местной прессе.
«Горестная весть пришла из N. После долгой болезни скончался NN, любимый, кажется, всеми, кто его знал. Фундаментальный физик по образованию, он, после закрытия института, вынужден был сменить род своей деятельности. В последние тридцать лет он работал звукорежиссёром N-ского театра, создав целую акустическую школу». В ленте – лицо простых черт. Простых, но надёжных. Светлых. Возможно, администрация и расщедрится, и снимется для местного телевидения десятиминутка, повествующая о преставившемся лаконично и в достойных тонах, но покажут ли её по центральному телевидению, и говорить нечего: «неформат».
ЛИТЕРАТУРНАЯ ОККУПАЦИЯ. В своё время мне приходилось много писать о самоубийственном, по сути, сговоре ведущих издателей между собой в чаянии максимально снизить влияние литературы. С тех пор ничего не изменилось: «ассортимент» книжных магазинов остаётся безудержно подлым, напичканным поделками, не стоящими ни в интеллектуальном, ни в нравственном отношении ни гроша.
«Бестселлеры» монопольного издательства «Эксмо» в 2023 году таковы: «К себе нежно. Книга о том, как ценить и беречь себя»; «Хочу и буду. 6 правил счастливой жизни, или Метод Лабковского в действии»; «НИ СЫ. Будь уверен в своих силах и не позволяй сомнениям мешать тебе двигаться вперед»; «Таро. Полное руководство по чтению карт и предсказательной практике»; «Женщина, у которой есть план. Правила счастливой жизни». Позвольте не комментировать эти заголовки, из них и так всё ясно.
Право буржуазии определять интеллектуальную «повестку» уже несколько десятилетий как выступает могильщиком свободной мысли.
Прерогатива же произносить хоть что-то отличающееся от «актуальных» новостей или переводных гедонистических руководств принадлежит «малым издательствам», влачащих существование фактически за пределами книжных магазинов: «вход на рынок» крупных ритейлеров для них точно такой же запретительный, как для обычных сельхозпроизводителей.
Суть вопроса заключается не только в монопольном сосредоточении книжной сферы в одних руках, а в запросе государства на подобную монополию. Нужны ли ему вообще развитые сограждане, или основной навык их должен заключаться в правильном запросе на очередные кредиты?
Впечатление создаётся достаточно угнетающее: на откуп дельцам отдана самая неприкосновенная область культуры, словесная, в которой русский человек десятилетиями находил отдохновение от рутины, витал в мечтах, убеждался в их неисполнимости, но мечтал и мечтал снова.
Теперь такой возможности у него нет. Отдушина замурована.
И ничем иным, кроме как оккупацией, такое «рыночное» положение дел я назвать не могу.
«НАРОДУ НРАВИТСЯ». Мне довелось видеть счастливые лица сограждан – при телетрансляциях самых низкопробных музыкальных и юмористических шоу. Смех, улыбки, восхищённо приподнятые брови – мимика восторга. Сатира «поясничной области», сальности, обильно поливаемые пошлостями, делает область развлечений враждебной просвещению в любом из его видов. Подлинная культура светла и скорбна, а если шутит, то даже в остроумии видна эсхатологическая основа.
…Сказать, что «наши люди» темны, наивны, реагируют лишь на сниженные пласты смыслов, можно не только свысока, но и с горестным осознанием того, как ограблены и насильственно приведены к биологическому осознанию бытия миллионы пошедших даже не в науку и искусство высшего разбора, а на производство и в социальную сферу.
«Народу нравится» представляет собой эвфемизм, раскрываемый примерно так: – с народом нужно говорить прямо, грубо и весело, и мы будем говорить с ним таким образом, пока жива индустрия развлечений, не беря в расчёт, что поколение за поколением он будет натурально деградировать; – а заниматься снижением интеллектуального и чувственного уровня граждан мы будем потому, что ничего в людских массах веками не исправить, а шедевры свои оставьте себе, они вам еще, возможно, пригодятся, но здесь такая валюта не ходит.
Убийственное «народу нравится» руководит не только господами с массовых телеканалов – это всеобщая политика.
Никаких намёков, терминов, аллюзий и тем более метафор. Стоять смирно, не привлекать аналогий, вы не Христос – говорится практически в открытую чуть ли не любому «спикеру». В итоге «подогретые» темой эмоции с размаху бьются о стену, а любое инакомыслие, кроме заранее оговорённого, вызывает бурю негодования, в то время как интеллектуальное пространство независимой мысли, многократно разочарованное в самой возможности независимости, непоправимо и неуклонно сужается.
ДЫМОВАЯ ЗАВЕСА. Тем временем за кулисами русской драмы происходит беззастенчивый делёж средств и территорий, исходом из которого может быть лишь радикальная смена ментальности исконной российской территории.
За тридцать с лишним лет после Советского Союза стало совершенно ясным, что элитам абсолютно всё равно, будет ли им, кем править, или не будет. «Эти вымрут – завезём граждан примыкающих государств, как уже, собственно, и завозим».
В подобной управленческой парадигме можно просуществовать не одно десятилетие, передавая психологию «эффективного управленца» на три-четыре колена вперёд, и только потому, что народу пока и это «нравится». Плодиться и размножаться, как сто лет назад, он уже не планирует. Даже самый запущенный с виду, существующий на МРОТ, работник непременно скажет в отношении потомства «нищету плодить», и то же самое повторит за ним владелец «двух машин на семью».
Логика вырождения такова: во имя того, чтобы успеть «жить и дожить по-русски», следует как можно дальше отстраниться от понятийного ряда «страна–долг–честь–совесть», потому что его элиты беззастенчиво используют во имя обогащения.
Подать пример жертвенности при всеобщей усталости от жертв может лишь образованное сословие.
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И СВЯЩЕНСТВО. В лучших представителях сословия интеллигенция не копировала, но повторяла образ именно что священства: доброта и мягкость, сочувствие и милосердие образовывали поведенческую этику сословия, не позволяли «пасть», удерживая человека в повседневности и не давая ему предаваться губительному себялюбию.
Интеллигент, не осознающий себя монахом от мирского знания, заранее обрекается на искания, результат которых часто вёл к поражению.
И поныне идея о том, что интеллигенция есть побочный продукт мирского познания, выглядит порочной и, в конце-то концов, несправедливой именно в своей «продуктовой» ипостаси, потому что для Господа никто не «продукт».
Утрата интеллигенцией веских позиций в обществе перед чиновничеством и буржуазией приводит к ситуации «круглосуточного соблазна».
О ЦЕЛЯХ И ЗАДАЧАХ. Люди с высшим образованием обязаны провести среди себе подобных особенную мобилизацию, суть которой будет носить характер общественного договора. То есть, сферы интеллектуального труда либо выступят в качестве кузниц бессеребренничества и разворота страны на исконные рельсы вдохновенного труда, либо будут влачиться в самом хвосте общественных процессов.
Сплотиться вокруг идеи жертвы при отсутствии внутреннего запроса и государства, и вообще правящего слоя, не питающего особенных чувств к людям простого сословия, немыслимо, но именно этого от нас ждёт история.
Для того, чтобы осознать себя наследниками прежних интеллигентов, люди умственных занятий должны окончательно отринуть соблазны западной цивилизации и встать укреплёнными лагерями там, где из рядов постоянно выхватывали самых ловких и удачливых, готовых в любую минуту сменить хозяина с отечественного на зарубежного.
Идея «конвергенции» – не для наших времён, когда Запад объявил нам войну. Дождаться заключения неизбежно позорного мира, «пересидеть» не выйдет уже потому, что решения приняты безоговорочно, и каждому предстоит выбор стороны. Русский интеллигент выберет Россию во всех случаях, и притом Россию порядка, а не хаоса. Вопрос только в том, не скрывается ли за порядком как будто бы суверенным некий тайный договор о доведении людей до крайности и вне номинальной смены режима с внутреннего на внешний.
Как бы ни было, миф об эмиграции и «безутешной ностальгии» вредоносен уже потому, что эмиграция до сих пор не видится биографической трагедией в первую очередь, а даже напротив, рассматривается как «счастливый шанс» покинуть Отечество в его самые горестные мгновения. Смешения понятий недопустимо: люди, покинувшие страну, не должны ничего диктовать нам ни при жизни, ни после смерти. Советовать – возможно, но не более. Герой не может покидать поле сражения, несмотря на то, что далеко не каждого из них можно объявить и дезертиром.
Сегодня интеллигенция служит правящему классу, но и завтра, и послезавтра она обязана служить своему народу.
Быть с народом означает не покидать его, жить с ним одной жизнью, но говорить с ним на языке высших понятий, приучать его к этому языку, не позволяя себе ни глумления, ни притворства, и разочаровываться вместе с ним, и веровать – с ним же.
С тем русская интеллигенция либо возродится как сословие духовное, либо впадёт в безвозвратное историческое ничтожество.