Мягкий солнечный свет северного лета освещал залы Русского музея. Осмотрев новую экспозицию, развёрнутую в залах корпуса Бенуа, я несмотря на нехватку времени, не смог отказать себе в удовольствии пройтись по залам русской классики. Врубель, Шишкин, Суриков, Репин… всё знакомо и близко с юношеских лет. Зал Валентина Серова. Роскошные портреты женщин, поражавшие воображение современников, и рядом с ними небольшая работа – дети, купающие коней. Я долго не могу отойти от неё.

Все мои ранние светлые, детские воспоминания неизменно связаны с лошадьми. Даже сейчас, по истечению многих десятилетий, если мне снится добрый тихий сон, то в нём я обязательно прижимаюсь щекой к шее лошади и глажу её потную, вздрагивающую от прикосновения, кожу.

Шла война. Наша семья в эвакуации жила на юге Урала. Время даже для нас, детей, было тяжёлое. Взрослые, в большинстве своём старики и женщины, трудились целыми днями. И меня, ещё несмышлёного, дед брал с собой на бахчевое поле, которое он сторожил. В помощь деду была придана только что ожеребившаяся каурая кобылка Нюшка со своим сосунком, которого дед величал Рыжиком.

От палящего солнца дед прятал меня в шалаше из веток тальника, обильно покрытого скошенной травой. Сладкий запах свежеиспечённого хлеба и парного молока, приготовленного для меня бабушкой, заполнял не только пространство шалаша, но ближайшую округу и не давал покоя жеребёнку. Качаясь на длинных, тонких ножках, он подходил к шалашу, просовывал во внутрь голову и жадно втягивал в себя ароматный воздух. Чёрные ноздри его широко раздувались и мокрые, тёплые губы, покрытые колючими волосками, тыкались в моё лицо, обдавая его жарким дыханием.

Без страха я ловил его мохнатую морду, а он, взбрыкнув, тоненько ржал, отбегая на несколько шагов и вновь лез в шалаш.

— Ишь, баловень, запугаешь мальчонка, – отгоняя его, ворчал дед. Наша дружба росла вместе с нами. С тех пор утекло много воды, но вспоминая раннее детство, я неизменно ощущаю на своём лице это жаркое дыхание рыжего жеребёнка.

Коняшка подрастал быстрее меня, и наступил момент, когда дед решил покатать меня на уже окрепшем жеребёнке. Но не тут то было. Рыжик брыкался, вставал на дыбки. Дед, ухватив его за короткую гриву, строго выговаривал:

— Не балуй!

Жеребёнок на минуту успокаивался, важно выступая, шёл вокруг деда, но терпение его было короче его хвоста. Взбрыкнув, он сбросил меня на землю. От окрика деда Рыжик отскочил в сторону и уставился на нас испуганными от страха за свою дерзость глазами. Лишь почувствовав, что дед не очень сердится, бочком подошёл ко мне, взволнованно дыша и тряся своей большой головой. Дружба не знает обид.

Молодую кобылку дед держал в строгости, но любил её не меньше, чем я стригуна. Своим не мудрёным обедом, состоявшим из печёной картошки, краюхи хлеба, луковицы или огурца, он непременно делился с верными помощниками. Густо посыпав солью два отрезанных ломтя хлеба, дед один скармливал Нюшке, а второй вручал мне:

— На, потчуй Рыжика.

Кобылка нежно брала с рук деда посоленный хлеб и долго, закрыв глаза, жевала его. Рыжик как собачонка выхватывал из моих рук тёплый ломтик и, забавно раздувая ноздри и резвясь, отбегал в сторону. Игра эта ему, кажется, нравилась больше хлеба. Нюшка явно гордилась своим сынком. В её больших и влажных глазах с рыжими ресницами было столько любви и нежной тревоги, что дед не выдерживал и, распрягая Нюшку, приговаривал:

— Ну! Иди-иди погуляй с ним. Ещё наработаешься.

Вскоре Нюшка полной мерой отплатила нам за дедову доброту.

Было это уже в начале осени. Маме нужно было съездить с отчётами в Крутоярку. В этом селе располагалось Райзаготзерно. Дел там, как считала мать, было не много, да и расстояние по степным меркам небольшое – километров пятнадцать, и она согласилась на мои слёзные уговоры взять меня назавтра с собой.

Боясь проспать, я поминутно вскакивал со своей деревянной кроватки и, шлёпая босыми ногами по земляному полу, заглядывал за полог, где спала мама. И только убедившись в её присутствии, вновь залезал под одеяло. Но сон сморил меня, и утомлённый за день своими детскими делами, я крепко уснул. И не видать бы мне Крутоярки как своих ушей, если бы бабушка, готовясь к дойке, не уронила подойник, с грохотом покатившийся по полу. Решив что меня обманули, я с рёвом, как был в ночной рубашке, бросился бежать на конюшню – последнюю надежду застать там мать. Босой, грязный, весь в слезах я вихрем влетел в широкие ворота конюшни и, даже увидев деда и мать, не успокоился, а заревел ещё громче.

Ни чуть не удивившись, мама подняла меня на руки и улыбаясь сказала:

— Ну что ты, дурашка, я просто хотела, чтобы ты ещё немного поспал. Иди домой, попроси бабушку тебя накормить.

Но страх, что меня могут не взять, был сильнее голода и, ухватив мать за руку, я уже больше не отпускал её пока, закончив все приготовления, благословлённые бабушкой, мы не выехали за околицу.

На мне были новенькие, сшитые дедом сапожки, и гордость всех мальчишек – настоящая матроска, купленная отцом в Ленинграде ещё до войны для старшего брата. От счастья и волнения щёки мои горели румянцем. Я впервые, как взрослый, отправился в далёкое путешествие. Крепко держась за борт брички, не отрываясь вглядывался я в степную даль, в её бесконечные жёлто-седые просторы ковыля, уверенный, что непременно увижу что-то необыкновенное.

Жаркое солнце быстро поглотило утреннюю прохладу, и ещё недавно голубой горизонт стал бело-розовым и так приблизился к бричке, что, казалось, до него можно было дотянуться маминым кнутом. Редкие облака медленно всплывали из этого марева и, качаясь в волнах ковыли, удивительно напоминали волшебные корабли. На самом большом из них я был капитаном за огромным штурвалом, и солёный ветер яростно трепал гюйс моей матроски.

— Да ты уже совсем уснул, – откуда-то из далека доносился голос мамы. Припекающее солнце, терпкий запах полыни, тряска брички взяли своё и, свернувшись калачиком, я крепко уснул на охапке сена, заботливо приготовленного дедом.

Незнакомое село встретило нас громким лаем собак, резкими выстрелами пастушьих кнутов. Так «стрелять» многометровым кнутом в нашем селе мог только старый чабан Джакия. Вся детвора страстно завидовала Джакие. Но даже оторвать от земли огромную плеть могли только единицы. А об том, чтобы ещё «выстрелить» из неё и мечтать не приходилось.

Расчёты мамы быстро завершить дела не оправдались. Часы за часами тянулись в моём бесцельном скитании по чужому селу, и если бы не бесконечные стычки с местными мальчишками, то я бы совсем загрустил.

Вернувшаяся с элеватора мама подозрительно посмотрела на мой распухший нос, разорванный рукав прекрасной матроски, но ничего не сказала, по достоинству оценив мою отвагу. Ещё бы! Целый день в чужом селе. Несмотря на позднее время, знакомые не смогли уговорить мать остаться на ночлег. Дома ждала малолетняя Надёнка.

Сумерки сгущались быстро. Степная ночь с беспросветно чёрным горизонтом охватила нашу бричку сразу же, как только мы выехали за околицу. В воздухе медленно растворялся, пропадая, душный запах кизила. Вместе с последними лучами заката исчезла и моя мальчишеская храбрость. Прохлада ночи пробралась под матроску, усиливая дрожь коченевшего от страха тела. Я всё плотнее прижимался к тёплой маминой спине, ничего не замечая вокруг. В бричке было немного сена и мать укрыла им мои голые ноги. Стало теплее. Ровный бег лошади, ласковое ржание окрепшего за лето Рыжики действовали успокаивающе. Уставшую за день мать клонило ко сну. Она пыталась взбодрить себя песней, но как-то незаметно задремала, прижав меня к себе вместе с охапкой сена.

Сон наш был прерван резким рывком брички и тревожным ржанием Рыжика. Едва не выпав из повозки от неожиданного толчка, мать, ничего ещё не понимая, изо всех сил натянула отпущенные вожжи; но лошадь неслась во весь опор, не слушаясь возницы. Тревога животных передалась матери. Она, привстав на колени, оглядывалась вокруг, но ничего в ночной степи, кажется, не изменилось: густая темнота окружала повозку. Нюшка обезумев от непонятного страха неслась галопом, протяжным ржанием увлекая за собой жеребёнка. Внезапно выплывшая из-за туч луна осветила холодным светом степь и стоящих на косогоре огромных псов, тень от которых падала до самой дороги. Откуда они здесь и как не похожи на сельских собак. На какую-то минуту они скрылись с глаз, но вскоре появились по двое с двух сторон брички. Рыжик полез под брюхо матери, мешая ей бежать.

— Волки! – закричала мама.

Волки догоняли бричку и их безмолвное преследование наводило ужас. Это были огромные степные волки с густыми щетинистыми гривами. В годы войны их развелось много, и взрослые рассказывали о них всякие ужасы. Вдруг один из них особенно матёрый отделился от стаи и, набирая скорость, стал обходить бричку со стороны, где бежал Рыжик. Казалось ещё мгновение и волк в прыжке накроет собой почти слившегося с матерью жеребёнка. Но, издав страшное ржание, Нюшка резко метнулась в право. Бричка, описав немыслимую дугу, ударила колесом волка в бок. Удар был настолько сильным, что хищника подняло в воздух и отбросило на несколько метров. Визжа он пытался подняться, но бричка, настигаемая остальной стаей, неслась дальше, оставив его далеко позади. Чудом нас не выбросило из повозки. Мама всем телом навалилась на меня и прижала к днищу брички.

Волки не отставали. Дважды один из них на полном бегу пытался заскочить в бричку, но каждый раз сваливался не удержавшись. Неудача не останавливала волков. Прижимая меня к себе, мать беспрестанно хлестала плетью по бортам брички, но плеть была слабым оружием. Я уже не мог не реветь, не кричать и только хрипел всё теснее прижимаясь к матери. Луна зашла за тучу, и в кромешной темноте разъярённые волки со сверкающими глазами казались какими-то нереальными, сказочно огромными чудовищами, окружающими нас со всех сторон. Вдруг резкая боль ударила меня в ногу. Я неистово закричал. Мать выронила кнут, схватила меня и тоже вскрикнула. Я лежал на острой косе, которую дед всегда клал в бричку, чтобы подкосить свежей травы для Нюшки и Рыжика. Это было уже оружие.

Один из волков явно готовился вновь запрыгнуть в бричку. Мать, забросив меня за спину, схватила косу и ударила ею бросившегося на нас волка. Удар обезумевшей от страха за сына матери был страшной силы. Кровь брызнула ей в лицо. Волк ещё несколько секунд висел на краю брички и с визгом свалился под колёса. Нюшка из последних сил отбивалась от двух наседавших на неё волков. Повозка заметно сбавила скорость, а порой совсем останавливалась. Силы покидали кобылку. Волки вновь осмелели. Мама, стоя на коленях, без остановки била косой по колёсам. Коса высекала искры, издавая резкий скрежет металла. Но даже это не пугало уже волков. Не знаю долго ли мы могли ещё продержаться. Нюшка уже хрипела. Из последних сил переломав ударом копыт оглоблю, она отбивалась от волков, защищая забившегося под её живот Рыжика.

Внезапно что-то произошло. Мы не сразу даже и поняли. Волки скалясь стали по одиночке отбегать в стороны. И только тут до нас донеслись звуки выстрелов. Наперерез бричке скакал верховой, стреляя в воздух. Огонь пламени вырывался из ружья. Вскоре он догнал нас и кружил вокруг брички, не в силах остановить лошадь. Осознав, что всё позади мама, обхватив меня, упала на дно брички и заревела так громко, что ещё больше испугала меня.

Всадник соскочил с лошади. Схватил маму за плечи:

— Не реви, где Толик?

Это был дед. Я лежал под мамой на дне брички не способный пошевелиться. Он взял меня на руки, крепко прижал к себе:

— Жив, жив… – голос его срывался до свистящего шёпота. Мы долго сидели на бричке. Дед молча курил. Мама всхлипывала, пытаясь что-то рассказать, но срывалась в плачь.

Небо затеплилось первыми лучами утренней зари. Дед испугался, увидев что мы с мамой в крови. Но наши раны были не большими. Мама ранила себе руки, а я порезался косой. Кровь на бричке и на нас была от волка. Страх медленно выходил из нас, и тело заполняла тяжесть неведомой усталости.

Оказывается дедушка, обеспокоенный нашим долгим отсутствием, взял в колхозе верховую лошадь и поехал встречать.

— Что-то сердце так заныло, – выдохнул дед. – Все уговаривали меня, что вы, глядя на ночь, не поедете, заночуете в Крутоярке. Но я не мог больше нигде места себе находить. И слава Богу, что поехал. Да и Нюшка с жеребёнком. Случись что – не помощница.

— Что ты, отец, она золото – защищала дедову любимицу мать.

Занятые собой, мы не обращали внимание на Нюшку с Рыжиком. Жеребёнок, тяжело вздыхая, жалобно ржал, а Нюшка как-то странно стояла, широко расставив ноги и низко опустив голову. Даже в сумерках было видно, что всё тело её в порезах от волчьих зубов, а в боку зияла огромная рана.

— Ничего, Нюшенька, залечим, – ласково сказал дед, беря кобылку за уздечку. – Ну давай теперь потихоньку домой. Съешь-ка хлебушка с солью. Ещё с утра ношу в кармане.

Но Нюшка не шевелилась. Дед посильнее потянул за уздечку. Колени Нюшки подогнулись и она упала, уткнувшись головой в дедовы сапоги, и тихо завалилась на бок. Тело её содрогнулось, издав тяжёлый вздох. Все четверо мы стояли поражённые случившимся. Дед придержал Рыжика, пытавшегося уткнуться в морду матери.

Косые лучи утреннего солнца уносили далеко в степь наши тени. Начинался новый день.

Анатолий Бакулин