ОТЕЦ САВВА

Однажды я беседовал с юродивым старцем Анфимом о природе Божьего промысла. Он был, как всегда, прям:

— Мы с тобой глупцы, чтобы говорить на такие темы, пусть лучше об этом судачат богословы. Они-то уж точно знают, что такое Божий промысел и как он проявляется. Они и книг много написали, вот и читай их, я-то ведь не знаю об этом ничего.

— Но я уверен, геронта, что Бог открывает тебе поразительные вещи, но ты, по смирению, отказываешься научить меня тому, что знаешь сам.

— По смирению? — геронта улыбнулся. — Да ты точно глупец! Говорю же тебе, я понимаю промысел и истину лишь в меру своего понимания, богословы — своего. И даже животное понимает его в свою меру. Что ж ты хочешь-то от меня?

Я сделал перед старцем земной поклон.

— Я хочу слышать из твоих уст, как ты это понимаешь!

— По-по-по, а ты еще глупее, чем я предполагал. Хорошо, я расскажу тебе одну древнюю историю, которую я услышал от своего старца, когда у меня возникли похожие недоразумения. Тебя это устроит?

— Еще бы!

— Старец мой говорил, что у этой истории — свой дух, который я смогу понять только по мере своего понимания. И то, что я ее понимаю по-своему, не значит совершенно ничего. Ты понял?

— Да.

— Ну ладно, тогда слушай: однажды, много веков назад, на Святой горе объявился странный человек. Впрочем, «странный»— не очень подходящее слово, поскольку здесь, на Афоне, все странные. Человека этого нашли на берегу монахи, где его, избитого, оставили сарацинские пираты.

Этот бедняга по имени Максуд был палестинским арабом и вырос в простой сельской семье. В двенадцать лет с ним произошло одно событие, которое повлияло на всю его дальнейшую жизнь.

Однажды он шел к кузнецу, чтобы отдать ему деньги за работу, и повстречал по дороге бродячего дервиша. Тот выманил у мальчика динары, обещав взамен показать рай, затем напоил Максуда вином до умопомрачения, и сбежал, прихватив деньги.

Максуд был пьян до такой степени, что провалялся на дороге до самого вечера, чем навлек позор на всю свою семью. Отец покаялся перед общиной в своем отеческом небрежении, из-за которого только и могло случиться подобное с его сыном и, конечно, строго наказал Максуда. А Максуд думал: «Как это странно, что Аллах запрещает пить вино — ведь оно открывает дверь к такой радости! Дервиш не обманул!» Опьянение так понравилось юноше, что с этого времени он только и стал искать, где бы ему выпить.

Чтобы не погибнуть от руки собственного отца, узнавшего о его пристрастии, он сбежал из дому в Тир, где стал жить поденной работой, воровством и мошенничеством. Портовые города — идеальное место для пьянства и преступлений.

Но веревочка вилась недолго. Однажды на рынке византийский купец поймал его на краже и Максуду по закону шариата перед пятничным намазом отрезали палец. Он залил свое горе вином и стал думать, что же делать дальше: ведь в следующий раз за кражу ему отрежут уже руку. Работать он не любил, а его единственная страсть — вино требовала немалых средств, которых у повзрослевшего юноши не было.

И тогда Максуд решил податься в пираты. Он слышал, что жизнь у них лихая, легкая, и обильно сдобрена вином. Правда, он также знал, что она обычно и недолгая, но выбирать не приходилось.

Вскоре Максуд нашел нужное судно. Говорили, что этот корабль грабил, в основном, византийские и генуэзские купеческие судна и нападал на эпирские селения. Свирепый одноглазый капитан-корсиканец увидел, что проситель силен, храбр и уже без пальца. «То, что надо» — подумал капитан, и взял юношу в команду.

Но тут Максуда ждало разочарование: поскольку команда, если напивалась, частенько устраивала резню между собой, а иной раз и бунты, то капитан ввел на корабле строжайший сухой закон. Только в определенные дни и под его надзором пираты могли пировать.

Но Максуд не растерялся. Еще в первые годы своего пребывания в Тире он научился неплохо готовить, и капитан, однажды попробовав его стряпню, поставил его коком. Так наш герой получил свободный доступ к вожделенному напитку. Одноглазый пират часто замечал Максуда под хмельком, но закрывал на это глаза, поскольку готовил тот хорошо в любом состоянии, а во хмелю буен не был.

Так бы и пролетела в разбое и пьянках скоротечная пиратская жизнь Максуда, если бы не одно событие, заставившее его изменить и образ жизни, и род занятий. Однажды он, стоя на вахте, хлебнул по обыкновению вина и уснул… И в это время на них напал другой пиратский корабль.

Пираты с большим трудом отбились, потеряв в бою нескольких человек; а придя в себя и зализав раны, принялись за Максуда. Его жестоко избили и хотели было разрезать на куски, но, к счастью для пьяницы, начинался священный месяц Рамадан, и одноглазый капитан убедил команду, чтобы окончательно не прогневать Аллаха, просто выбросить полуживого от побоев кока на ближайшую сушу. Корабль в это время проходил мимо Афона, на песчаный берег которого и был выкинут почти бездыханный Максуд.

Когда он очнулся и увидел стоявших вокруг него монахов с сочувствующим выражением на бородатых лицах, то быстро сообразил, что надо делать. Зная румийский язык, выученный им еще в Тире, он решил выдать себя за крещеного араба.

Назвавшись рабом Божьим Михаилом, он рассказал, что пираты вырезали всю его семью за то, что его мать, отец и братья приняли христианство. А его самого спас Бог, поскольку ради Рамадана пираты оставили его в живых.

Монахи были полны сострадания к «крещеному» сироте, у которого, к тому же, не было ни одного целого ребра, и стали заботливо выхаживать его.

Вскоре Максуд попросил игумена принять его в число братьев, и, когда он окончательно поправился, его приняли в монастырь, определив, как не трудно догадаться, на кухню, помощником повара. И стал Максуд чистить овощи и следить за тем, как варится чорба, не упуская, разумеется, возможности пошарить в винном погребе.

Страсть его скоро была обнаружена. Но Максуд был не промах. Он понял, что в отличие от религии его отцов — ислама, в христианстве можно много раз грешить и затем заглаживать вину покаянием. И он выучился падать ниц перед братьями, посыпать голову пеплом и раздирать ризы, обливаясь горючими слезами.

Игумен и братья монастыря скорбели о страсти своего послушника и терпели его довольно долго. Но любому человеческому терпению приходит конец, и монахи стали, время от времени, запирать пьяного Максуда в холодный чулан, а иной раз и поколачивать для исцеления от губительной страсти. Иногда его даже не кормили целую неделю, приковывая пьяницу цепями к холодной сырой стене. Представления с посыпанием головы пеплом и падениями ниц давно перестали действовать на монахов, и Максуд понял, что кредит доверия в этом монастыре исчерпан.

И задумал Максуд-Михаил бродить из монастыря в монастырь, разыгрывая одну и туже сцену. Когда его покаянию перестанут верить в одной обители, он пойдет в другую. Эта светлая мысль пришла ему в голову во время отбытия очередного наказания в чулане.

— Какой же гнилой народ эти христиане! — роптал Максуд. — У нас братья мусульмане давно казнили бы меня и дело с концом, а эти разглагольствуют о любви, сострадании, а сами устраивают такие жестокие пытки. — И Максуд запел одну песню, которую слышал от тирских евреев, таким образом прикровенно хуливших христианскую веру и Божью Матерь.

«Африканского мальчика красивая матушка как-то раз собралась»… — Затянул он горестно и, в тоже время, злорадно, думая, что его никто не услышит. Но незадолго до этого игумен монастыря, ощутив порыв сострадания к Михаилу, послал одного монаха покормить его. Когда тот подошел к двери чулана, Максуд как раз заканчивал петь богохульную песню. Монах остановился в растерянности — не ослышался ли он, но тут пьяница-араб совсем разошелся и начал уже безо всякой прикровенности хулить христианство и прославлять Аллаха.

«Магометанин!» — воскликнул про себя монах и побежал к игумену.

Тот сначала не поверил монаху и, собрав несколько почтенных старцев, сам пошел к чулану. То, что он услышал, рассеяло все его сомнения.

Старцам и игумену теперь нужно было решить, что же делать дальше с Максудом. Будучи магометанином, он много раз причащался Святых Христовых Тайн, и к тому же хулил Господа и Его Пречистую Матерь. И, посовещавшись, собор вынес решение: за эти преступления сбросить Максуда со скалы.

Его освободили из заточения в чулане и привели на собор, где Максуд предстал перед теми, кого он так долго и подло обманывал. Его спросили, как можно, предав веру своих предков, в то же время бесчестить веру приютивших и вылечивших его монахов. Не сам ли он — дьявол, вошедший в человека?

Максуд поначалу стал отпираться и божиться, что все это коварный навет. Но, услышав от достойных старцев те самые слова, что выкрикивал он, сидя в чулане, Максуд сознался во всем.

«Благочестивые старцы, я мусульманин, — сказал он, — и живу в этом монастыре лишь для того, чтобы удовлетворять свое пристрастие к вину, которое нам, мусульманам, запрещено. Мое настоящее имя — Максуд, и я не крещен. Теперь, великодушные отцы, когда вы все знаете, дайте мне уйти и больше вы меня здесь не увидите».

«Уйти?! — возмутились старцы. — За те богохульства, за то надругательство над нашей верой и Святыми Тайнами, — уйти? Собор решил: ты будешь сброшен с высокого утеса в море. Если Бог захочет сохранить тебе жизнь, Он сделает это Сам. Наш приговор будет приведен в исполнение немедленно».

«Подождите! — воскликнул Максуд. — Отец игумен, благочестивые старцы, дозвольте мне сказать, прежде чем вы бросите меня в бурные волны Эгейского моря!»

Игумен ударил жезлом об пол. «Говори, только быстрей. И не думай, что тебе удастся уйти от расплаты».

Максуд встал на колени. «У нас, мусульман, есть обычай, который мы храним с незапамятных времен. Если иноверец, какие бы преступления он ни совершил, захочет принять ислам, ему все прощается. Не оставите ли вы мне жизнь, если я захочу креститься во отпущение грехов?»

Старцы возроптали: «Ты два года жил в нашем монастыре и не выказывал желания крестится, а сейчас, перед лицом неизбежной смерти, ты извиваешься, как змей». — «Но как я мог пожелать креститься, если с самого начала выдавал себя за христианина, чтобы сохранить себе жизнь?»

«Твое крещение будет искренним только тогда, — ответили ему старцы, — когда ты примешь его, зная, что все равно будешь сброшен с утеса».

Раз Аллах не разрешает ему пить вино, подумал Максуд, и не спасает от гнева монахов, хотя он только что восхвалят его, то, может быть, и правда, хотя бы отсрочить время казни, приняв крещение. И он согласился.

Игумен приказал отвести Максуда обратно в чулан и, выслушав мнения старцев, в большинстве своем не желавших крестить богохульника, взял слово:

— Дорогие мои братья! Я поставлен Богом пасти вверенное мне стадо, и на Страшном Суде буду держать ответ за каждую душу, которую ко мне привел Христос. Что же мне сказать по поводу желания этого неверного принять святое крещение? Осознал ли он догматы? Нет! Чего же он ждет от Христа? Он знает лишь, что Христос может подарить ему шанс еще пожить на этом свете и попить вина в монастырях. И он отрекается от Аллаха, потому что не ждет от него ни того, ни другого. Если у него такая мера познания истины, которая всем нам кажется низкой, подпой и ничтожной, что ж, — значит, так он понимает Христа. Но ведь он ждет от Него жизни и радости! Можем ли мы отказать ему в крещении? Мое мнение — конечно, нет. Ведь святое крещение подобно семени, которое может вырасти в прекрасное дерево, с которого все мы сможем срывать сочные плоды. Христос дает ему шанс на покаяние и, если неверный им не воспользуется, это будет всецело его вина. Но мы не можем лишать Максуда этого шанса.

Старцы, нахмурившись, выслушали своего игумена, и слово взял самый влиятельный из них.

— Отец наш игумен, у нас не было с тобой принципиальных разногласий до этого момента. По нашему соборному мнению, этот Максуд — есть второй Иуда. То, с какой легкостью он хулил Пресвятые тайны, говорит о том, что он законченный мерзавец. Таких христопродавцев, мы, согласно закону, сбрасываем с утеса. Но ты снами не согласен, и мы готовы поддержать твое решение, но при одном условии. Если новый подопечный не исправится, ты будешь изгнан из монастыря вместе с ним, как пособник богохульника.

Игумен согласился.

Максуд был крещен с именем Савва, что по-сарацынски значит «вино». Он отрекся от веры своих предков, был омыт баней пакибытия и получил новый нательный крест.

Игумен повелел вести его, как приговоренного к смерти, к утесу. Савва, не выдав своего страха, стойко выдержал это испытание и тогда, вместо казни, его подвергли публичному бичеванию во время крестного хода. Савва дал торжественный обет на Евангелие — не пить вина до конца дней своих, и был принят обратно в число монастырских братьев.

Через два дня обет этот Савва нарушил и был с позором изгнан из монастыря.

Вместе с ним монастырь покинул и игумен.

— Прости меня, отче! — искренне просил Савва прощения у игумена. — Ты руководил таким большим монастырем и лишился всего ради меня.

— Что ты, Савва! — удивился игумен. — Тобою я приобрел Царство Небесное.

Игумен благословил Савву и ушел к пустынножителям, ну а крещеный араб стал искать себе новое пристанище, где он мог бы и дальше пить вино.

Но по всему Афону уже пронеслась весть о подлом пьянице-арабе, который принял крещение только чтобы избежать законной смерти, и о том, что из-за него пострадал благочестивый пресвитер. Савве стало небезопасно находиться на Святой горе, потому что некоторые монахи хотели убить его, и он решил покинуть Афон.

И вот, идя горной тропой и обдумывая, как бы ему, не привлекая внимания, скрыться со Святой горы, он вдруг упал и подвернул ногу. Идти он не мог, и тогда от беспомощности и переполнившей его скорби Савва заплакал.

Вдруг рядом с ним раздался женский голос:

— Здравствуй, Савва.

Араб поднял заплаканные глаза и с изумлением увидел женщину, которая лучилась добротой и благодатью.

— Кто ты, световидная жена? — Удивленно спросил араб.

— Я Марьям. Я услышала твой плач и хочу помочь тебе.

— Чем же Ты сможешь мне помочь, великая Марьям? — Слезы, не переставая, текли по щекам пьяницы.

— Я хочу, чтобы ты поработал на Меня, и если ты согласишься на эту работу, то через семь лет ты получишь место, где тебя будут уважать и где у тебя в любое время будет доступ к вину. Сколько тебе сейчас лет?

— Двадцать пять, о, Марьям! — ответил Савва.

— Значит, в тридцать три года ты и получишь это место. Согласен?

— Разве у меня есть выбор? — вздохнул Савва.

— Выбор есть всегда. — отвечала Пречистая.

И Савва согласился на эту работу…

Следующие семь лет Савва каждый день садился при дороге в лавру и начинал просить прощения у всех проходящих мимо за то, что он богохульник и винопийца. Ночевал он на улице, питался отбросами и одевался в лохмотья. Это и было работой, на которую он согласился. Божья Матерь обещала ему, что в эти семь лет его никто не тронет, он не умрет от болезней — и единственное, и, пожалуй, самое трудное условие, которое Савва должен был соблюсти, чтобы получить обещанную награду: он не должен был выпить ни капли вина.

Первые время он еще помнил о том, каково будет вознаграждение за эту тяжелую и, как сперва казалось, непосильную для него работу, но с годами он так свыкся со своим положением, что совсем забыл о своем уговоре с Божьей Матерью. Так прошло семь лет, и за это время Савва ни разу не притронулся к вину.

Тем временем, Божья Матерь явилась во сне архиепископу Солунскому и повелела ему рукоположить в пресвитера бродягу-араба, который просит у всех прощения по дороге в лавру святого Афанасия. Архиепископ знал этого Савву, знал его историю, и повеление Божьей Матери смутило архиерея, но, побоявшись нарушить волю Пресвятой, владыка все же прибыл на Афон и там, неожиданно для всех, поставил Савву в пресвитеры, определив его в саму Великую лавру.

…Савва стоял в алтаре в пресвитерских одеждах и плакал от переполнявшего его сердце умиления, и тут ему снова явилась Матерь Божья. Она сказала:

— Что ж, отец Савва, ты достойно выдержал испытание и Я, как и обещала, даю тебе это место — здесь тебя будут почитать и вина в алтаре всегда в достатке…

Отец Савва стал достойным и благоговейным пресвитером, сторонником частого причащения, а по его честной кончине, когда доставали его останки, то, как говорят свидетели, его глава воскового цвета заблагоухала, как лучшее святогорское вино, которое идет на причастие!

Тут отец Анфим закончил свое повествование и хитро улыбнулся.

— Знаешь, что сказал мне старец, после того, как рассказал эту историю?

— Нет.

— Он сказал, что приступить к разговору о промысле Божьем мы сможем только после того, как я пойму, обманул ли Максуда тот хитрый дервиш, обещавший показать ему рай за несколько динаров, или нет? А ты как думаешь?

Станислав Сенькин

Журнал    

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован.

Подтвердите, что Вы не бот — выберите человечка с поднятой рукой: