Ване исполнилось семь лет. Утром, когда мы встали на молитву, я впервые, с особой интонацией, помянула его не как младенца, а как отрока. Надо было видеть просиявшее Ванино лицо!

Разговоры о том, что Ване скоро предстоит идти на исповедь, велись уже давно, и я почти не удивилась, когда накануне причастия он сам подошел ко мне и попросил:

– А давай-ка мы с тобой, бабушка, поговорим об исповеди.

Мы с ним зашли в пустую комнату и, не включая свет, в полумраке, сели на диван. Помолчали.

– Я даже рад, что в прошлый раз батюшка меня арестовал, – задумчиво говорит Ваня. – Ну, помнишь, с фонариком?

– Конечно, помню. А почему рад?

– Зато я уже один раз покаялся.

И с беспокойством спрашивает:

– А надо говорить, что мы с Колей деремся?

– Надо, Ваня.

– А что я плохие слова говорил?

– Тоже надо.

– Но я ведь их уже больше не говорю! – Ваня делает попытку увильнуть от тяжелого признания перед батюшкой.

– Раз уж говорил, деваться некуда.

Ваня насупливается, не очень довольный моим ответом.

– Понимаешь, Ваня, на Небесах есть такой список, где все-все грехи записаны, даже самые маленькие. Называется он – хартия. Так вот, если человек расскажет батюшке про свой грех, покается в нем, то запись в хартии исчезает, как будто ее и не было. Ангелы при этом радуются, а бесы плачут от злости, потому что они теперь не смогут человека в ад затащить.

После некоторого раздумья, Ваня продолжает:

– А я еще в пост мясо ел. И сосиски. Нам в садике давали…

– В садике надо есть все, что дают. Тут уж ничего не поделаешь… Твоего греха здесь нет…

– А еще что надо говорить?

– Хочешь, Ваня, я прочитаю тебе про одного мальчика, как он в первый раз был на исповеди?

– Хочу!

Я читаю ему отрывок из книги Ивана Шмелева “Лето Господне”, объясняю, что такое говенье, епитимья; Ваня внимательно слушает про то, как хитрый старик хотел по гороху до неба долезть; хохочет над гусиной лапкой, мочеными яблоками и расколотой лопатой, требует читать ему еще и еще…

На следующий день, когда подходит Ванина очередь исповедоваться, он, храбро шагнув к аналою, довольно долго шепчется с батюшкой… Наконец, на упряменький хохолок накинута епитрахиль:

– Прощаю и разрешаю…

Лариса Калюжная

Санк-Петербург