(Продолжение)

Терлецкий Александр Дмитриевич

к. филол. н.

 

 

 

 

 

 

II. Ф. М. Достоевский против «нового мiрового порядка» и евросодома

Писатель-христианин не только сам ищет «Царства Божия и правды Его»  (Мф. 6, 33), но и стремится помочь найти его другим. За вверенный ему талант он несет сугубую ответственность перед Богом и перед людьми: «И от всякого, кому дано много, много и потребуется; и кому много вверено, с того больше взыщут» (Лк. 12, 48). Однако следовать по пути спасения (и тем более вести за собой других) может только имеющий правильное представление о добре и зле, ибо «если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму» (Мф. 14, 15), т. е. – в преисподнюю. Прп. Антоний Великий называет умными людьми не тех, «которые изучили изречения и писания древних мудрецов», но лишь тех, «у которых душа умна, которые могут рассудить, что добро и что зло»2 . Прп. Исаак Сирин «выше всех добродетелей» ставит рассудительность [2, 383]. Но дар рассуждения дается только за смирение (Свв. Варсонофий Великий и Иоанн). Согласно святоотеческому толкованию Священного Писания, для правильного различения добра и зла существует единственно верный критерий: в основании добра лежит смирение, а в истоке зла – гордость. К сожалению, даже в среде православных патриотов этот ясный духовный критерий не всегда осознается.

Ф. М. Достоевскому – благодаря Богу – была дана редкая для светского писателя способность различения добра и зла. Знаменитый призыв, прозвучавший в его Пушкинской речи (1880) как «русское решение вопроса» по «народному разуму» и «народной вере и правде»: «Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость» (Д XXVI, 139), – является выражением духовной сущности всего его творчества. Вспомним хотя бы старца Зосиму из «Братьев Карамазовых», который в своих поучениях говорит: «Смирение любовное – страшная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой и нет ничего» (Д XIV, 289). Но Достоевский как православный христианин прекрасно понимал, что смирение перед Богом и Его святой волей нельзя смешивать с непротивлением злу и «смирением» перед бесами – «духами злобы», с которыми нам заповедано «во всеоружии Божием» вести духовную брань. Поэтому он в своем художественном творчестве и публицистике последовательно утверждал и защищал христианские начала жизни, восставал «против козней диавольских» (Еф. 6, 11–12) и разоблачал их. Русскую национальную идею, выраженную в известной триаде графа С. С. Уварова – Православие, Самодержавие, Народность – Достоевский принимал в ее духовно-иерархической целостности. Знаменательно, что в записной тетради писателя 1880–1881 гг. перед признанием – «направление мое истекает из глубины христианского духа народного» – выведена следующая «формула»: «Русский народ весь в Православии и в идее его. Более в нем и у него ничего нет – да и не надо, потому что Православие всё» (   Д XXVII, 64). Мысль о спасительности Православия для русского народа Достоевский не уставал повторять на страницах своего «Дневника писателя»: «Кто не понимает в народе нашем его Православия и окончательных целей его, тот никогда не поймет и самого народа нашего. Мало того: тот не может и любить народа русского <…>, а будет любить его лишь таким, каким бы желал его видеть и каким себе напредставит его. А так как народ никогда таким не сделается, каким бы его хотели видеть наши умники, а останется самим собою, то и предвидится в будущем неминуемое и опасное столкновение» ( Д XXVII, 19).

На Самодержавие Достоевский смотрел как на причину «всех свобод России»: «Тут-то разница во взглядах русских иностранцев и русских – русских, по-иностранному – тирания, по-русски – источник всех свобод» (  Д XXIV, 278). Для писателя судьбы России и Самодержавия были неразделимы. «Царь для народа, – писал он в последнем выпуске своего «Дневника», – не внешняя сила, не сила какого-нибудь победителя, а всенародная, всеединящая сила, которую народ сам восхотел… Для народа Царь есть воплощение его самого, всей его идеи, надежд и верований его…» А единственной силой, «зиждущей, сохраняющей и ведущей» Россию, является «органическая, живая связь народа с Царем своим». Такое отношение к Царю, по Достоевскому, есть отличительная черта русского народа, и поэтому «история наша не может быть похожею на историю других европейских народов, тем более ее рабской копией» ( Д  XXVII, 21–22).

Уйти от Православия для Достоевского – «оставить славянскую идею и Восточную Церковь» – означало «сломать всю старую Россию поставить на ее место новую и уже совсем не Россию. Это будет равносильно революции. Отвергать назначение могут только прогрессивные вышвырки русского общества. Но они обречены на застой и на смерть, несмотря на всю, по-видимому, энергию их и тоску сердца их. (Я не про маклаков биржевых говорю, какая у них тоска сердца)» ( Д XXVI, 185).

Духовная проницательность позволила Достоевскому в свое время увидеть главные признаки того общемирового феномена, который на исходе ХХ века получил название «новый мiровой порядок» (далее – НМП).

Доктрина НМП, ставшая в последние десятилетия достоянием широкой общественности, – не просто новейшее изобретение идеологов мондиализма. Идеи НМП не только давно «носятся в воздухе», но, время от времени, воплощаясь в «миротворческие» дела, сильно сотрясают земную поверхность. Так как в основополагающих принципах НМП почти нет ничего такого, чего бы не было «уже в веках, бывших прежде нас» (Еккл. 1, 10), то попытка выявить отношение Достоевского к утверждающемуся в начале третьего тысячелетия мiропорядку вполне правомерна.

Разоблачение общей идеи НМП можно уже обнаружить в «Зимних заметках о летних впечатлениях» (1863) и «Записках из подполья» (1864): общественный «муравейник», выстраиваемый «мудрецами и любителями рода человеческого» под видом «хрустального дворца», в который «прилетит птица Каган», и настанут «новые экономические отношения, совсем уже готовые и …вычисленные с математической точностью», – для Достоевского не более чем «курятник» ( Д V, 111; 113–121).

В основе «теории» Раскольникова лежит разделение людей на два разряда: «низший» – «материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей» – «законодателей и установителей человечества», ведущих мiръ к «цели» ( Д VI, 199–201).

Сущность этой цели проясняется в «Бесах» (1872). На этот роман часто любят ссылаться перестроечные обличители советского «тоталитаризма», забывая при этом о главнейшей социально-политической идее «Бесов»: либералы-западники – прямые «отцы» нигилизма и революционной демократии и, следовательно, «деды» интернационал-большевистского тоталитарного строя, духовными наследниками которого являются современные демократы. Слова: «Русскому народу ни за что вмире не простят желания быть самим собой» (    Д XXIV, 301), – адресованы Достоевским «русскому» либералу, который по природе своей «лакей и только и смотрит, как бы кому сапоги вычистить» (     Д X, 111).

В «Бесах» некий кабинетный теоретик Шигалев выдвигает следующую «систему устройства мiра». Все человечество делится «на две неравные части»: «Одна десятая доля получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми. Те же должны потерять личность и обратиться вроде как в стадо и при безграничном повиновении достигнуть рядом перерождений первобытной невинности, вроде как бы первобытного рая, хотя, впрочем и будут работать» Д X, 312). В своих теоретических выкладках Шигалев приходит к якобы парадоксальному заключению: «Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом» (  Д X, 311). По существу же никакого противоречия нет: второе «естественно» вытекает из первого. Диктатура НМП утверждается на принципах либерализма, декларирующего «свободу» личности и «права человека». Либеральная идеология призвана расшатать духовно-нравственные устои общества: оправдать грех и сделать его нормой, легализировать порок – выпустить зло на свободу [«мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат…» – (    Д X, 323)] и постараться обеспечить его победу в мiровом масштабе.

Сейчас только духовно близорукий может не видеть, что главное назначение так называемой международной демо(но)кратии состоит в установлении власти демонов (бесов) над человеческими душами. Интересно, что в тех же «Бесах» Достоевский в уста Петруши Верховенского вложил тираду, символически предвещающую грядущий НМП: «И застонет стоном земля: “новый правый закон идет”, и взволнуется море, и рухнет балаган, и тогда подумаем, как бы поставить строение каменное. В первый раз! Строить мы будем, мы, одни мы!» ( Д 326). Этот крик души «вольного каменщика» воспринимается Ставрогиным как бред помешанного, хотя очень смахивает на откровение строителя НМП. Раскольников в «Преступлении и наказании», обращаясь к Разумихину, произносит примечательную фразу: «Ты всех их добрее, то есть умнее и обсудить можешь…» ( Д VI, 88). Следовательно, мудрость тех, которые «умны на зло, но добра делать не умеют» (Иер. 4, 22), – «есть безумие перед Богом» (1. Кор. 3, 19). «Сионские мудрецы», пытающиеся управлять всем мiром, на Страшном Суде могут оказаться в полных дураках.

В записной тетради Достоевского 1876–1877 гг. имеются многократные замечания: «Две России – биржевая-жидовская и христианская» (Д XXIV, 269; 273; 275; 281; 284; 285). Писатель говорил «об идее жидовской, охватывающей весь мiръ, вместо “неудавшегося” христианства»: «…Матерьялизм, слепая, плотоядная жажда личного матерьяльного обеспечения, жажда личного накопления денег всеми средствами – вот все, что признано за высшую цель, за разумное, за свободу, вместо христианской идеи спасения лишь посредством теснейшего нравственного и братского единения людей» ( Д XXV, 85). Господство «жидовской идеи» на Западе Достоевский считал уже свершившимся фактом: «Жид и банк господин теперь всему: и Европе, и просвещению, и социализму. Социализму особенно, ибо им он с корнем вырвет христианство и разрушит ее цивилизацию. И когда останется лишь одно безначалие, тут жид и станет во главе всего. Ибо, проповедуя социализм, он останется меж собой в единении, а когда погибнет все богатство Европы, останется банк жида. Антихрист придет и станет на безначалии» (  Д XXVII, 59).

В современную эпоху «рассеянный и гордый человек» (по выражению поэта Юрия Кузнецова) легко принимает те «идеалы» и «нормы» поведения, которые ему навязывает «враг рода человеческого». Все большая часть «цивилизованного» человечества, несмотря на видимое обилие религиозных кумиров, поклоняется единому идолу – «золотому тельцу» (см.: Исх., гл. 32). В обществе «общечеловеческих ценностей» чувство любви к Родине и к своему народу превращаются анахронизм. На пьедестал возносится Смердяков, мечтающий «кабы нас … покорили эти самые французы…» (     Д XIV, 205). Показательно, что у Достоевского почти все космополиты – «граждане мира» – кончают жизнь самоубийством. Средства массовой информации, обслуживающие НМП («Жиды, явится пресса, а не литература» – (   Д XXIV, 187), работают по принципу, с гениальной простотой выраженному Достоевским: «Настоящая правда всегда неправдоподобна <…> чтобы сделать правду правдоподобнее, нужно непременно подмешать к ней лжи. Люди всегда так и поступали» ( Д X, 172). Та виртуозность, с которой в СМИ правда делается «правдоподобной», может исходить только от того, кто в Евангелии от Иоанна назван «лжецом и отцом лжи» (Ин. 8, 44). Либерально настроенным современникам Достоевского некоторые его мнения и «прорицания» представлялись явным «преувеличением» даже «бредом» – и поэтому воспринимались болезненно. Так, по свидетельству Варвары Васильевны Тимофеевой, в одной из бесед со «знаменитым писателем» в 1873 году ей (тогда 23-летней девице) показалось, что Федор Михайлович (в ту пору редактор журнала «Гражданин») «увлекается», и она пыталась ему возражать: Они (либералы – А. Т.  ),    –   негодовал Достоевский, – там пишут о нашем народе: “дик и невежествен… не чета европейскому…”. Да наш народ – святой в сравнении с тамошним! Наш народ еще никогда не доходил до такого цинизма, как в Италии, например. В Риме, в Неаполе, мне самому на улицах делали гнуснейшие предложения – юноши, почти дети.   Отвратительные, противоестественные пороки  – и открыто для всех, и это никого не возмущает.  А попробовали бы сделать то же у нас! Весь народ осудил бы, потому что для   нашего народа тут смертный грех, а там это – в нравах, простая привычка,   – и больше ничего. И     эту-то “цивилизацию” хотят теперь прививать народу! Да никогда я с этим не соглашусь! До конца моих дней воевать буду с ними,  – не уступлю. Но ведь не эту же именно цивилизацию хотят перенести к нам, Федор Михайлович! – не вытерпела, помню, вставила я. Да непременно все ту же самую! – с ожесточением подхватил он. Потому что другой никакой и нет… Начинается эта пересадка всегда с рабского подражания, с роскоши, с моды, с разных там наук искусств, а кончается содомским грехом и всеобщим растлением…  » [6, 179–180].

Именно эту цивилизацию прививают нам сейчас. Здесь впору еще раз привести вынесенное в эпиграф известное выражение Ф. М. Достоевского, но уже в развернутом контексте. Дмитрий Карамазов в «исповеди горячего сердца», обращаясь к своему целомудренному брату Алеше, с горечью восклицает: «В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей, – знал ты эту тайну иль нет? Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей» (  Д XIV, 100).

Культ «содомской красоты», которая в противоположность Красоте христианской призвана погубить мiръ, насаждается повсеместно. Небывалый на земле со времен Содома и Гоморры расцвет «скотских сладострастных обществ» (Д X, 202) – явный признак того, что современное человечество ожидает участь этих злополучных городов, чему мы все чаще и чаще по местам становимся свидетелями (см.: [7]). По своей духовной сущности НМП – как идеология и практическая реальность – закономерное следствие грехопадения человека, упорно не желающего признать и принять волю своего Создателя и Спасителя. По многим признакам, это уже окончательный вариант «земного рая», так как торжество принципов НМП будет означать для человечества установление на Земле «царства» антихриста, «которого Господь Иисус убьет духом уст Своих и истребит явлением пришествия Своего» (2 Фес. 2, 8).

(окончание следует)