ДМИТРИЙ ЛЕОНТЬЕВ
писатель

 

 

ЦЕРКОВЬ И ТЕАТР

 

2019 год объявлен в России годом театра, как поясняется в указе правительства, «для сохранения и популяризации лучших отечественных театральных традиций и достижений, привлечения к вопросам театрального образования и пр».

 

 

Но имея опыт подобных мероприятий, можно с уверенностью прогнозировать, что саму историю возникновения театров и пьес в России никто всерьез рассматривать и популяризировать не будет. Дело в том, что, начиная с крещения Руси в 988 году, практически все, что происходило в стране, так или иначе связано с православной верой, которая пронизывала все сферы человеческой деятельности, а ныне наше государство объявлено «светским» и история преподается именно в этом ключе. Уверен, что практически нигде вы не услышите в этом году, что первой на Руси пьесой была история библейской Эсфири, поставленная 17 (27) октября 1672 года под названием «Артаксерксово действие» (на библейские темы были и последующие постановки: «Жалобная комедия об Адаме и Еве», «О Давиде и Голиафе» и пр.). Пьесы были поставлены по приказу царя Алексея Михайловича в первом, специально для этого построенном театре Преображенской слободы, именовавшимся «Комедийной хороминой». Организацию театров, отбор и подготовку актеров а так же постановку пьес было поручено организовать проживавшему тогда в Москве лютеранскому пастору Иоганну Готфриду Грегори. Он же организовал первую школу актеров, в которой обучались «комедийному делу» 26 детей из мещан.
И уж совсем немногие вспомнят, что пьесы для театров на библейские темы писали такие авторитетные богословы, как Симеон Полоцкий и Дмитрий Ростовский. А уж сколько митрополитов по всей Руси ставили театральные постановки у стен храмов и монастырей по большим праздникам, напоминая простому народу их историю и смысл!..
В царствования Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны и даже не слишком набожной Екатерины Второй, театральные постановки на библейские темы были делом обыденным. Н.В. Гоголь, человек искренне религиозный, никогда не расстававшийся с Библией, считал искусство в целом, и театр в частности, ступенькой к христианству. Впрочем, среди писателей вообще найдется совсем немного людей, которые вовсе не затрагивали бы религиозную тему, ибо она пронизывала всю их жизнь от рождения до смерти. Замечательные сказки Андерсона и Льюиса учат нас смотреть на мир глазами христианина. А уж сколько создано прекрасных картин на библейские темы – перечесть попросту невозможно…

Но существует и прямо противоположная точка зрения. К примеру, Иоанн Златоуст, Иоанн Кронштадтский и многие другие видные философы христианства были ярыми противниками театра. Почему же мы имеем примерами столь разные взгляды на театр? Для начала надо учесть, что Иоанн Златоуст, яростно обличавший театр, был современником заката Римской империи, сопровождавшийся беспримерным падением нравов. На «сценах», собиравших публику, царили жестокость и разврат, не уступавшие современному телевидению. Если, согласно сюжету, в пьесе погибал персонаж, то, для пущей «зрелищности», актера, в нужный момент заменяли обреченным на смерть преступником или рабом, и кровь, заливавшая театральные подмостки, была отнюдь не искусственная. В девизе «Хлеба и зрелищ!» духовности места не отводилось – там бушевали страсти. Именно поэтому Иоанн Златоуст вопрошал справедливо: «Посмотри на самого себя – каким бываешь ты после возвращения из церкви, и каким – после выхода из театра!» Театр того времени был неистовым противником Христа, звавшего от телесного, к духовному, от жестокости – к любви. Более того, именно в «театрах» Рима публично уничтожались первые христиане. «Театры» двухтысячелетней давности, это, по сути, «левашовские пустоши» и «бутовские полигоны» сталинских времен. Было бы странно, если бы у христиан того времени они вызывали какие-то положительные эмоции: место, где пытали и убивали твоих друзей, родителей, детей и возлюбленных ни у кого не может вызвать понимания. Тюрьма и плаха вызывают у всех одинаковые чувства, независимо от стран и эпох. Во времена праведного Иоанна Кронштадтского в театре (как и в обществе в целом) так же протекала неприкрытая деградация, навеянная «ветрами перемен» приближающейся революции, щедро приправленная неприятием религиозности… Если же рассматривать отношение религиозных мыслителей к театру в более широком и глубинном смысле, то духовные пастыри с большим недоверием (и надо признать, основательно), не слишком позитивно относятся к лицедейству как к таковому. Надевать на себя множество «личин», персонажей совершенно разных и не всегда положительных – занятие не самое безопасное для духовности. Ведь для этого нужно понимать свою «личину», свыкаться с ней, практически быть ею… Но ведь писатель тоже «живет» жизнью своих героев (вспомните знаменитое флоберовское «Госпожа Бовари – это я!»). Да и многие книги можно было бы нетерпимо выбросить из истории, ибо «Мифы Древней Греции» и гомеровская «Илиада» рассказывают нам о «богах», «полубогах» и прочих нимфах-сатирах… Далее, следуя той же логике, необходимо закрыть музеи (там находятся тысячи изображений и изваяний Зевсов и Афродит), библиотеки (цензуре было бы подвержено более 90 процентов хранимого). Одним словом- инквизиция в самом худшем ее понимании. Но ведь христианство – религия умных людей. Мы изучаем искусство и историю глазами христианина, учась и делая выводы. Театр, литература, кино и музейные коллекции – это не «исчадие ада», а всего лишь накопление мыслей и опыта людей разных цивилизаций, религий, знаний и даже моральных устоев. Без людей, и того, что они приносят, искусства просто нет. Но почему бы и нам не вносить в эти хранилища свой опыт, знания и взгляды? Простой пример: греховный человек, осознав весь ужас сотворенного им, может (и должен!), стать человеком «новозаветным» (помните знаменитое: «У каждого праведника есть прошлое, у каждого грешника – будущее»?). Большинство первых мучеников и исповедников-это бывшие язычники. Не побоюсь утверждать, что точно так же может преобразовываться и искусство. Мало найдется ныне людей (не только из числа христиан), которые взялись бы утверждать, что современное искусство морально и нравственно. Да что говорить: даже просто умно или профессионально. Иоанн Златоуст с Иоанном Кронштадтским вряд ли сказали бы о нем что-то более положительное, чем было сказано ими в свое время… Но может быть, дело все же не в самом театре или кино как в явлении, а в том, что они несут в себе? Да, проще осудить и запретить, чем попытаться внести в них иную, чистую струю, да такую, к которой бы хотелось приникнуть и насытиться…Нам, ныне, жизненно необходимо иметь сегодня своих андерсенов, льюисов и гоголей. Сегодня появляются православные театры (например, театр «Странник»), православные радиостанции, на которых профессиональные актеры ставят радиоспектакли, и замечательные фильмы на христианские темы (один «Остров» Павла Лунгина чего стоит!). Театр – это не Церковь, но он может стать замечательной трибуной для проповеди. Красивой, искренней, честной… В древности имелся даже свой жанр для христианских постановок. Назывался он «миракль» (от латинского слова «чудо», ибо в обыденную жизнь героев там всегда входил промысел Божий). Да и церковные запреты вовсе не являются препятствием для хорошей христианской постановки или книги. Приведу лишь один пример, который, в свое время очень пришелся мне по душе и заставил задуматься о отношениях театра и христианства…
Незадолго до Первой Мировой войны и начала революции, в январе 1914 года, в Петербурге состоялась премьера удивительного (и совершенно незаслуженно забытого сегодня) спектакля «Царь Иудейский», на музыку А.К. Глазунова, и стихи великого князя Константина Константиновича Романова, в исполнении членов литературно-театрального сообщества офицеров Измайловского полка и актрис ведущих театров Петербурга.

Великий князь, за несколько лет до этого неся службу в должности командира первой (Императорской) роты Измайловского полка, стал одним из инициаторов создания полкового сообщества «Измайловские досуги» – организации, в которой русские офицеры не только изучали литературу и музыку, но и сами осуществляли постановки по избранным произведениям. Благодаря талантам участников, приглашаемым знаменитостям и покровительству августейших особ, это начинание вскоре получило официальный статус, стало широко известным и попасть на его заседания считалось большой удачей. Членами «Досугов» было поставлено несколько спектаклей на вполне профессиональном уровне, но жемчужиной этих репертуаров, безусловно стала пьеса, рассказывающая о последних днях земной жизни Иисуса Христа. Надо отметить, что Великий князь (творивший под псевдонимом «К.Р.» был весьма популярен в России и песни на его стихи расходились далеко за пределы Империи, положенные на музыку Глазунова, Чайковского и Рахманинова. Знал толк князь и в пьесах: его перевод шекспировского «Гамлета» до сих пор считается одним из лучших. Сам сюжет «Царя Иудейского» был построен весьма необычно.

Во-первых, Евангельские события впервые в России перекладывались на стихи (молитвы в стихах не были новостью – они есть и в творчестве Пушкина, но чтобы осмелиться перелагать Евангелие в стихи –это было для того времени сенсационно!). Эту идею князю подал в письме П.И. Чайковский еще в 1889 году: «Так как Вы имеете счастье обладать живым, теплым религиозным чувством (это отразилось во многих стихотворениях Ваших), то не выбрать ли Вам евангельскую тему для Вашего ближайшего крупного произведения? А что, если бы, например, всю жизнь Иисуса Христа рассказать стихами? Если же Вас пугает грандиозность задачи, то можно удовлетвориться одним из эпизодов жизни Иисуса Христа, например, хотя бы Страстями Господними. Мне кажется, что если с евангельской простотой и почти буквально придерживаться текста, например, Евангелиста Матфея, изложить эту трогательнейшую из всех историй стихами, то впечатление будет подавляющее».

Во-вторых, в пьесе о Христе, на сцене не присутствовал зримо… Сам Спаситель! Церковь не слишком хорошо относиться к изображению Бога на театральных подмостках, ибо сложно хоть в малой степени отобразить то, что произошло две тысячи лет назад, а показывать вместо искупительной Жертвы кривляние – не лучшая идея. Но Великий князь нашел интересное решение: все происходящее на сцене строилось таким образом, словно Спаситель только что вышел или же вот-вот должен прийти, а сюжет «играл» на переживаниях и реакции иных участников тех событий. «Короля играла свита»! (Позже М.А. Булгаков применит этот же прием для написания пьесы о Пушкине).

В Священном Синоде текст прочитали, и к печати допустили, но cама постановка спектакля одобрена не была. Именно по той причине, о которой говорилось выше: состояние всего театра было столь «светским», что впускать в него даже столь мощное произведение посчитали зазорным. Будущий Патриарх, а тогда еще архиепископ Финляндский Сергий, которому поручили составить отзыв о пьесе, честно отвечал, что поднимать современный театр до духовных высот тогда было невозможно, для этого требовалось бы переформировать его в некое высокодуховное, соответствующее христианской высоте сообщество, а вот «театральность» на евангелический сюжет повлиять могла, принижая Благую Весть до уровня лицедейства, что допустить невозможно.
Император Николай Второй не мог отменить решение Синода, но все же разрешил осуществить постановку «в узком кругу» – на сцене Эрмитажного театра. К этой единственной постановке готовились как к величайшей премьере! (Правда, стоит отметить сообразительность измайловских офицеров, которые провели десять «репетиций» на которых побывало несколько тысяч человек – вся петербургская элита…). И Великий князь, и офицеры (всего «актеров» было более 200 человек, из них- 66 офицеров Измайловского полка, в том числе два генерал-майора, 22 капитана, около 40 поручиков и подпоручиков), и режиссер с четырьмя (!) помощниками, и декораторы, и костюмеры, и приглашенные актрисы приложили все свои силы (музыка Глазунова к пьесе, куда более известная за рубежом, чем у нас в стране, до сих пор считается там едва ли не вершиной творчества композитора). На кону была сама мечта великого князя поднять искусство до высот моральной чистоты и нравственности (девиз «Измайловского досуга» был: «Во имя доблести, добра и красоты!».

Успех постановки был грандиозен! Десятки восторженных отзывов, хвалебные репортажи в газетах мировых столиц, неподдельное восхищение самого Императора (по воспоминанием офицера Измайловского полка Петра Васильевича Данильченко, бывшего тогда администратором постановки, государь вошел за кулисы в антракте и сказал: «Сколько раз я читал Евангелие, сколько раз присутствовал в церкви на богослужениях Страстной недели, но никогда я не переживал Страстей Господних так, как сегодня, здесь, в театре. Мне много надо было себя сдерживать, чтобы не расплакаться. И сейчас, обещаясь прийти за кулисы, я это сделать сразу не мог. Еще раз сердечно благодарю Вас».

Через насколько дней было разрешено повторить пьесу специально для русской и иностранной прессы. Все тот же П. Данильченко в своих воспоминаниях, написанных уже в эмиграции, в Нью-Йорке, утверждал, что им было собрано свыше тысячи рецензий на пьесу «Царь Иудейский».

…Начавшаяся Первая Мировая война в корне подрубила это прекрасное начинание, а ведь предпосылки для снятия запрета Синода о постановке уже были, и кто знает: может сейчас мы имели бы такое удивительное явление, как православный театр, несущий своим зрителям подлинное Искусство… Семьдесят лет коммунизма наметали на театральные подмостки лишь антирелигиозные постановки, а то, что мы видим сегодня с экранов телевизоров, мало отличается от времен Диоклетиана и Юлиана Отступника, но… Может быть пора вспомнить, что театр (как и прочее искусство) – всего лишь результат творчества людей? Одни вкладывают в него свое видение мира, другие-достают. Там есть плохое и хорошее. Важное и не очень. Красота и безвкусие. Но если и мы не вложим туда свои мечты и идеалы-то их там и не будет… И может все же стоит прислушаться к классику:

«Театр ничуть не безделица и вовсе не пустая вещь, если примешь в соображение то, что в нем может поместиться вдруг толпа из пяти, шести тысяч человек и что вся эта толпа, ни в чем не сходная между собою, может вдруг потрястись одним потрясением, зарыдать одними слезами и засмеяться одним всеобщим смехом.

Это такая кафедра, с которой можно много сказать миру добра».
(Н. В. Гоголь)