Мы начинаем публиковать рассказы-воспоминания протоиерея Евгения (Палюлина) настоятеля храма Тихвинской иконы Божией Матери на пр. Науки, Санкт-Петербург. Они объединены одним сборником под названием “БАБУ́”.

Предисловие

Почему бабу́? А этого не знает никто, даже я сам, привыкший с раннего детства и до глубокого совершеннолетия называть так своих бабушек. Было их четыре. Почему четыре? Очень просто – это мамы моих родителей, сестра бабушки и сестра дедушки по материнской линии, последняя никогда не была замужем и жила в небольшой покосившейся зимовке – это то, что осталось от некогда большого родительского дома на окраине деревни с выразительным названием – Пирогово, на Вологодчине. Деревня славилась пирогами, запах которых висел в ранней дымке деревенского тумана; пьянящим дымком пасек, где десятками стояли пчелиные ульи; бряцанием подойников, в которые устремлялись струи парного пенящегося молока во время вечерней дойки; самогоном, который гнали накануне воскресных дней, пожалуй, в каждом доме; пьяными драками на Ильин день (так по-особенному чтили местные мужики великого пророка древности); белыми ситцевыми платочками на головах бабушек, (их надевали в великие церковные праздники) – так было вплоть до конца ушедшего теперь навсегда XX века… Уходят в вечность белые платочки, а с ними и запах пирогов, молока и меда, пустеет русская деревня, созидая в памяти сладкие воспоминания детства…

Рассказ первый.

ВОТ Я ПОЧТИ ВЗРОСЛЫЙ

Закончился первый класс, и на каникулы меня отвезли в деревню, это было и раньше, однако теперь я школьник и у меня есть три месяца беспечной деревенской жизни. Много спать, есть, пить парное молоко с пирогами, кушать мед, сидеть в малиннике и на грядке со спелой клубникой, ходить на речку и в лес ­ дел невпроворот, и все надо успеть!
Начало двенадцатого. Просыпаюсь от запаха трухлявого дыма ­ это растапливают дымарь для отпугивания пчел. При выходе к ульям дедушка иногда клал в него небольшой кусочек ладана. На сеновале оживление и топот… Высовываюсь из полога ­ так называли плотное домотканое полотно, палаткой натянутое над кроватью с матрацами, набитыми свежим сеном и соломой ­ и кричу:
­ – Бабу´!!!
­ – Да спи еще, ­ слышу голос бабушки, ­ мы с де´дком идем к пчелам, рой вылетел ­ застать надо, а то в лес улетят.
Какой тут сон, уносить ноги и побыстрее! Эта пчелиная возня мне знакома давно. Вот скрипящая медогонка, ее уже выставили и установили на поленьях, скоро в ней начнет чавкать и переливаться искрящийся мед, и бачок приготовлен, куда мед сливать, а где мед, там и пчелы ­ их укусы мне известны тоже. Спешно одеваюсь, надо быстрее: мое воображение рисует огромный пчелиный рой, который несется над головой, только и думая о том, как бы меня словить и ужалить ­ ведь я очень люблю мед и, вероятно, они уже знают об этом… Огородами, не оглядываясь, босоногий, несусь на другой конец деревни в тихую зимовку другой бабу.
­ Эту зимовку еще тятя строил, ­ рассказывает мне бабушка Таисия (я уже знаю: в русских деревнях тятей ласково называли отца), ­ уже после войны, в 47-­м тяти не стало… умер от голода, свой хлеб отдавал детям.
­ – Как же так, ­ спрашиваю,­ ведь деревня же, огороды, картофель и пшеницу можно было сажать?
­ – А вот так, ­ – отвечает бабушка, ­ – трудились и на своем поле, и на колхозном и почти все в колхоз отдавали, голод был, а воровать не умели ­ совесть не позволяла, нонче не так уже, а раньше не могли, и Бога, и совести боялись.
Бабушкина зимовка вся увешана иконами, в огромном окладе под стеклом Иверская, ее глубокий взгляд ловил меня во всех уголках небольшой комнаты. Я и раньше знал, что Бог видит все ­ бабушка рассказывала. Теперь я знаю, что и Богоматерь тоже все видит, и это совершенно очевидно. В других окладах поменьше ­ Успение, преподобный Сергий, Иоанн Креститель, Иов Почаевский и много других святых. Перед образами всегда горят лампады. Вот литографии XIX века, на одной из них, скрестив руки на груди, изображена блаженная Таисия ­ это бабушкина святая… Вглядываюсь в ее лик и нахожу знакомые черты… А вот литография Соловецкого монастыря, да такая подробная, что можно часами сидеть и разглядывать храмы, заливы, постройки и хозяйственные дворы, а на облаках поверх обители сидят преподобные Зосима и Савватий, основатели монастыря, наверное, наблюдают, что да как там без них управляется…
Бабу´ Таисия ­ это дедушкина сестра, она одинока и замужем не была, а потому я любил пропадать у нее целыми днями. Глубокую любовь к Богу и Церкви ей привили родители, и она с радостью делилась богатым миром своей опытом проверенной веры. Вечерами я слушаю рассказы о жизни святых, вот и сейчас прошу:
­ – Бабу´, а расскажи об этом святом, что птичку на плече держит.
­ – Это не просто птичка, ­ отвечает бабу´, ­ это сокол, а держит его великомученик Трифон, ну да не сейчас, давай чайку попьем.
И вот на столе уже пыхтит самовар.
­ – А ладанку? Дай ладанку!
­ – Ну возьми, да не переборщи опять, а то снова придется избу проветривать.
Ладан клали в трубу самовара, когда он стоял уже на столе. Как рассказывала бабу, так всегда на праздники делали, тятя ладан доставал, сам его щипчиками откалывал, да клал немного для аромату. Теперь это мне доверяют. Беру старинные с зазубринами щипцы и, пока бабушка ходит на кухню за пирогами, откалываю хороший кусочек и быстренько бросаю в трубу. ­ Избу тут же густо заволакивает сладким туманом с запахом ванили и чего-­то таинственного. Запахло Церковью. Из дымки тумана, с образов, выглядывают лики святых, ­ «Это вам», ­ приговариваю я и еще подкидываю кусочек ладана. Из сладкого облака, размахивая дым полотенцем и чихая, появляется бабушка:
­ – Ах, сорванец, ведь говорила: много не клади. Ну да ладно, знаю, что ладан любишь.
На печи, вторя бабушке, чихает кошка. А я забираюсь к столу, в уютный угол под иконы.
На столе появляются пироги и мед. Начинается чаепитие…