АЛЕКСАНДР КАЗИН
доктор философских наук
профессор
КОСМОС И ХАОС ПЕРЕД ЛИЦОМ ТВОРЦА
Космос и хаос являются ныне одними из самых употребительных понятий – в философии, богословии, физике, синергетике, эстетике, политике… Можно сказать, что эта пара понятий стала своего рода двойным культурным кодом нашего времени. Но где граница между ними?
Приведем два первых стиха книги Бытия. «В начале сотворил Бог небо и землю» (Бытие 1.1). «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою» (Бытие1.2). Из этих слов следует, что уже первый шаг творения содержал в себе элемент хаоса – безвидную пустоту и тьму над бездною. Значит, эта бездна для чего-то нужна была Богу, под определенным модусом она входила в план миростроительства. Во всяком случае, вся последующая мировая драма представляет собой не что иное, как борьбу абсолютного Художника и темного хаоса.
В античной классике победа космоса над хаосом казалась неоспоримой – с её музыкально-математическим устройством вселенной по Пифагору, с её идеальным скульптурно-зодческим каноном, с её торжественным ритмом гомеровских гекзаметров. Не случайно новая Европа воспринимала античность как «норму и недосягаемый образец» – воспринимала вплоть до Ницше, который за солнечным Аполлоном разглядел темного оргийного Диониса, откуда и ведет своё начало ещё один феномен древней классики – греческая трагедия, перенесшая на театральную сцену суровую народную мифологию. В самом центре классического порядка, где каждый камень, как и каждый человек, как считал Аристотель, занимает своё место, возникает цепь смертных повествований, трагический рассказ о смеющихся богах и убивающих себя героях, которые лично ни в чем не виноваты, как Эдип, или «виноваты» в любви, как Антигона. Чем, как не излучением хаоса можно объяснить подобные страдания и страсти
Иное обнаруживает себя с приходом в Европу христианства. В своё время В. С. Соловьев в изданной по-французски книге «Россия и Вселенская Церковь» писал, что «Бог любит хаос в его инобытии, и хочет, чтобы хаос существовал [19, с. 331]. В таком изложении мысль о божественном хаосе есть продолжение гностических концепций Беме, Шеллинга и Баадера (если не ходить ещё дальше, к Оригену и Экхарту). В дальнейшем, в статье о поэзии Тютчева, Соловьев относит хаос к области тварного начала, «без чего в нём не было бы свободы и красоты» [20, с.126-127].
С другой стороны, Ф. Ницше в своей поэме о Заратустре прямо утверждает, что «нужно носить в душе хаос, чтобы родить танцующую звезду» [17, с. 11]. Если не принимать эти высказывания как характеристики самой божественной природы (барочного «бога-художника»), то придется согласиться, что в абсолютном произведении искусства – Вселенной – фрагменты хаоса, безответной стихии находят себя практически на всех уровнях. Более того, элементы хаоса мы обнаруживаем также в христианском искусстве – однако, уже в свернутом, побежденном виде. Змей повержен копьем Георгия Победоносца. Химеры вынесены на крышу Собора Парижской Богоматери. Бесы суетятся около стен православных храмов, но внутрь проникнуть не могут, и юродивым остается только бросать в них грязью. Чернота, тьма любой формы на иконе – лишь отсутствие света, но не самостоятельное метафизическое начало (как у того же Малевича). Если признать бездну, тьму не вторым «злым богом» вроде Ялдабаофа в гностицизме или Аримана в зароастризме, а открытым пространством/временем для испытания свободы творческого акта человека – сущее обретает те очертания, которые позволительно отнести именно к сфере различения ценностей. Одни идут вправо, другие налево. Очевидно, ради этого иначе возможного и задумана «танцующая звезда».
Именно этим вопросом озаботилась в Новое время эпоха Ренессанса. Впервые после Средних веков человек в Европе вышел в качестве ученого/художника из-под свода храма, начав в терминах неоплатонизма и герметизма размышлять о том, что «наверху то же, что и внизу, и наоборот» [7]. Уже «Мона Лиза» Леонардо явилась своего рода иконой самодостаточного антропоса с лукавой улыбкой, а картины Босха и Брейгеля ясно продемонстрировали следствия этой открывшейся гуманистической свободы – в полном согласии с «Похвалой глупости» Эразма Роттердамского, который за каждой мерой обнаружил безмерное, а за каждой красотой – уродство [23]. Так начался европейский антропоцентрический модерн, причем с течением времени доля порядка в модернистской картине мира сокращалась, а область хаоса росла
Поначалу это было даже весело («Делай, что хочешь!», как в Телемской обители у Ф. Рабле), но с течением времени горизонт модерна в Европе становился всё более тревожным. К началу ХIХ века Мефистофель у Гете накопил столь убедительные доводы для колеблющегося гуманиста Фауста, что тому уже нетрудно было отдать свой гений нечистой силе. Бог умер для Европы – это констатировал Фридрих Ницше. В дальнейшем экзистенциализму осталось только зафиксировать эту смерть своим Sein-zum-Todе (бытием-к-смерти). Актуальное – нулевое – измерение европейской культуры подтвердил своей философской и художественной практикой постмодерн, где левое неотличимо от правого и верх от низа. Делёзовская ризома вьется в любых направлениях по ровной бескачественной смысловой плоскости «конца истории». Глубинное взаимодействие космоса и хаоса – тайна их соприкосновения на границе совершенного – оказалась в ХХI столетии близка к разрешению за счет утраты одной из соперничающих сторон. Созидательный дуализм тварного мира Abendsland – «страна вечера» – трансформировала в монолог хаоса. И если черный квадрат Малевича претендовал на статус «абсолютного нуля», то «Фонтан» Дюшана не пригоден даже на это – разве что на подручное использование человеком с яблоком вместо носа, как на известной картине Рене Магритта.
По-иному вопрос о космосе и хаосе ставился – и ставится – в восточно-христианской цивилизации. В библейской Книге Притчей София-Премудрость говорит о себе, что, когда Бог творил мир, «я была при Нем художницею, и была радостью всякий день, веселясь пред лицом Его во всё время» (Притчи 8.30). Это божественное веселье – красота непрерывно творимой по любви вселенной – и есть та подвижная граница космоса и хаоса, которая в принципе проницаема для обоих, но подлежит вместе с тем постоянному созидательному (или разрушительному) соучастию со стороны человека как художника-теурга. Для этого нужна сильная творческая энергетика, со своей культурной миссией в историческом времени. Такой цивилизацией/культурой является культура православно-русская.
Разумеется, отечественная культура испытала на себе все те противоречия-антиномии, каковые пришлись на долю других христианских цивилизаций. Однако, если Запад принял христианство прежде всего логико-юридически (на языке рациональной латыни), то на Русь оно первоначально пришло в софийном облике красоты, «Не знаем, где были – на небе или на земле» – ответили послы князя Владимира после посещения константинопольской Софии [1]. Первое предметное (человеческое) отражение эта небесная красота-совершенство нашла в «Троице» Андрея Рублева. Как утверждал свящ. П. Флоренский, если существует «Троица» Рублева, значит, Есть Бог. В дальнейшем подобное совершенство в первую очередь относится к поэзии и прозе А.С. Пушкина как матрице отечественного типа мышления. Все творчество Пушкина есть утверждение той высшей инстанции, на фоне которой неразрешимая антиномия божественного порядка/беспорядка представляется абстрактным дуализмом. Совершенство бытия на всех его уровнях рождается именно как встреча на границе ценностно завершенной полноты и принципиально открытой иному свободы. В границах первой парадигмы сущее приближается к раю; в границах второй тварная вселенная имеет все шансы рухнуть до преисподней. Величие Пушкина как поэта-классика и заключается в том, что он нашел всеобщую меру того и другого. Как сказал в своей речи о Пушкине Достоевский, Пушкин «бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем» [10, с.149]
Из предложенного философско-эстетического и художественного рассмотрения следует, что космические (упорядоченные) и хаотические (неупорядоченные) стороны мироустройства представлены в русской культуре как противоположные и вместе с тем нуждающиеся одна в другой структуры сущего. Вопреки гностическим мифам, человек не Бог, но он может приблизиться к Богу именно а акте возвышения над их враждой. Если в античности спор между ними происходил как поединок между Аполлоном и Дионисом, то в христианской парадигме тот же спор предстает как элемент созидания духовно просвещенного со-бытия (произведения), совершенство которого достигается именно через взаимопретворение строгого (континуального) порядка и непредсказуемой (первичной) свободы.
О практических – постмодернистских — последствиях нарушениях этого принципа точно писал в 60-х годах прошлого века представитель второй волны русской эмиграции Н. Ульянов: «Мы – последнее поколение, способное чувствовать ужас надвигающегося конца. Следующие за нами будут гибнуть, но не будут знать, что гибнут. Конец мира станет для них бытовым явлением <…> Современная политика — единственный в мировой истории образец разоружения сильного перед слабым, высшего перед низшим, культурного перед варваром. Мы живем в летаргическом сне, видим, как нас кладут в гроб, зарывают в землю, но не можем ни пальцем пошевелить, ни слова вымолвить» [Ульянов. 1967, 56]. Однако в сакральном пространстве остается ещё значительная часть мировой культуры, прежде всего культуры православно-русской. Испытав на себе направленные удары хаоса, Россия пронесла сквозь тысячу лет своей истории образ света над бездной. В некотором смысле для отечественной классики нет ни порядка, ни беспорядка – есть превышающая их обоих живая премудрая вечность, которая заранее знает цену всему. О ней сказано в стихотворении Юрия Кузнецова:
Сажусь на коня вороного –
Проносится тысяча лет.
Копыт не догонят подковы
Луна не настигнет рассвет.
Сокрыты святые обеты
Земным и небесным холмом.
Но рваное знамя победы
Я вынес на теле моём.
Я вынес пути и печали,
Чтоб поздние дети могли
Латать им великие дали
И дыры российской земли. (1977)
Литература
- Артамонов Ю. А. Крещение Руси // Православная энциклопедия.Т. XXXVIII: «Коринф – Крискения». М.: ЦНЦ “Православная энциклопедия”, 2015. С. 723 – 730.
- Ахматова А. А. «Каменный гость» Пушкина // Пушкин: Исследования и материалы. Т.2. М.;Л.: Изд-во АН СССР, 1958. С.185 – 195.
- Ульянов Н И. Диптих. Нью-Йорк, 1967. С. 56.
- Бальмонт К. Будем как солнце. Книга символов. М.: Скорпион, 1903
- Белов В.И. Весна // Белов В.И. Холмы. Повести, рассказы, очерки. М.: Современник, 1973. С.172 – 188.
- Бибихин В.В. Правящая молния // Бибихин В.В. Язык философии. М.: Языки славянской культуры, 2002. С. 128-187.
- Гермес Трисмегист и герметическая традиция Востока и Запада / Пер., сост. и коммент. К. Богуцкий. М.: Новый Акрополь, 2012.
- Губарева О.В. Икона как искусство. Эстетические традиции русской иконописи и современная визуальная культура. СПб.: Аргус, 2022.
- Делёз Ж., Гваттари Ф. Капитализм и шизофрения. Кн. 2: Тысяча плато. Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010.
- Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Т. 26. Л.: Наука. Лен. отд., 1984.
- Казин А. Л. Последнее Царство: русская православная цивилизация. СПб.: Наука, 1998.
- Карсавин Л.П. Пролегомены к учению о личности // Путь. 1928. № 12. С. 32-46.
- Крученых А. Е., Матюшин М. Победа над солнцем. СПб.: ЕУЫ; Тип. тов. “Свет”, 1913.
- Малевич К. От кубизма и футуризма к супрематизму // Русский авангард: манифесты, декларации, программные статьи (1908 – 1917): к 100-летию русского авангарда. СПб.: Композитор – Санкт-Петербург, 2008. С. 194-218.
- Манн Т. Толстой // Манн Т. Собрание соч.: в 10 т. Т. 9. М.: Гослитиздат, 1960. С.620 – 625.
- Мережковский Д. С. Л. Толстой и Достоевский. М.: Наука, 2000
- Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Ницше Ф. Сочинения: в 2 т.Т.2. М.: Мысль,1990. С. 5 – 276.
- Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 17 т. Т. 14. М.: Изд-во АН СССР, 1941.
- Соловьев В.С. Россия и Вселенская Церковь. М.: Путь, 1911.
- Соловьёв В.С. Поэзия Тютчева // Соловьёв В.С. Собрание сочинений: в 10 т. Т.7. СПб.: Просвещение, 1914. С. 117-134
- Сурикова А.С. Потустороннее в западной культуре. СПб.: Петрополис, 2021.
- Шкловский В.Б. О теории прозы. М.: Федерация, 1929.
Эразм Роттердамский. Похвала глупости/ Пер. с лат. П. Губера. М.: Художественная лит., 1983.