Шел по дороге паренек. Смотрит – копейка лежит. «Что ж, – подумал он, – и копейка – деньги!». Взял ее и положил в кошель. И стал дальше думать: «А что бы я сделал, если бы нашел тысячу рублей? Купил бы подарки отцу с матерью!». Только подумал так, чувствует – кошель потяжелел. Поглядел в него – а там тысяча рублей. «Странное дело! – подивился паренек. – Была копейка, а теперь в кошеле тысяча рублей! А что бы я сделал, если бы нашел десять тысяч рублей? Купил бы корову и поил бы молоком отца с матерью!». И быстро посмотрел в кошель, а там – десять тысяч рублей! «Чудеса! – порадовался паренек. – А что бы я сделал, если бы сто тысяч рублей нашел? Купил бы дом, взял бы себе жену и поселил бы в новом доме отца с матерью!». И снова посмотрел в кошель – точно: лежат сто тысяч рублей! Закрыл паренек свой кошель, и тут раздумье его взяло: «Может, не забирать в новый дом отца с матерью? Вдруг они моей , жене не понравятся? Пускай в старом доме живут. И корову держать хлопотно, лучше козу куплю. И подарков много не стану покупать, мне самому кое-какую одежонку нужно справить!». И чувствует паренек, что кошель-то легкий-прелегкий! Быстренько раскрыл его, глядь: а там всего одна копейка лежит, одна-одинешенька…
Симеон Афонский
В домовые, маленькие церкви мы ходили по вечерам, ко всенощной, а литургию я представляю почему-то непременно в большом храме и непременно в погожий, летний или весенний день, когда синеватый, пронизанный ладанным дымом солнечный столп косо падает откуда-то сверху, из купольного окна. Округло, выпукло блестит золото предалтарного иконостаса. Пронизанная светом пурпурно алеет в прорезях царских врат таинственная завеса. Все радует меня, трогает, веселит мое сердце. И раскатистые, гудящие возглашения дьякона, и наплывающие, набегающие на эти возглашения «Господи, помилуй» и «Подай, Господи!» хора, и истошный и вместе с тем веселый, радующий почему-то сердце крик младенца перед причастием, и запахи деревянного масла, ладана, свечного нагара, разгоряченного человеческого тела, толпы… И прежде всего — молитва, молитвенный настрой души… Да, уже и тогда я умел молиться — не только знал заученные слова молитв, но и находил свои собственные слова, обращенные к Господу,— слова благодарности, просьбы, восхваления.
И всё это — не суета, не развлечение, всё это — часть ритуала. Не на ёлке свечки зажигаешь, не для себя, не для гостей — для Бога.
Спускаешься с амвона, медленно следуешь за другими мальчиками и девочками, и за какими-нибудь дряхлыми старичками и старушками, к тому низенькому столику, на котором ждет тебя блюдо с белыми кубиками просфоры, большой медный кувшин или чайник, а рядом на подносе плоские серебряные чашечки с такими ручками, какие бывают на ситечках для чая. В чашках слегка розовеет прозрачная жидкость — тепло. Кладешь в рот два-три кусочка просфоры, запиваешь теплом. Ах, как хорошо!.. Подумал сейчас — никакие конфеты, никакая халва или пастила никогда не доставляли такого наслаждения. Но — нет, при чем тут пастила и халва? Эта радость — не гастрономическая, не чувственная. Это — продолжение, заключение того, что только что свершилось на амвоне.
С
Н
Г
П
Над головою Божией Матери ставят буквы 
Толпы народа следовали за Иисусом Христом, они жаждали сами услышать Его слова, исполненные любви и упования. Однажды неподалеку от моря Галилейского собралось великое множество людей. Стремясь подступить поближе, они оттеснили Спасителя почти к самому берегу. Он увидел стоявшие там у причала две лодки. Рыболовы выбрались на берег и промывали сеть. Иисус Христос спустился в одну из них и попросил владельца ее, Симона, немножко отплыть от берега и, усевшись в лодку, учил народ. А закончив наставления, сказал Симону: “Отплыви подальше на глубину и закинь сети свои для лова”.
В предместье он встретил бедную вдову, собиравшую хворост. Илия попросил у нее немного воды и кусок хлеба, и вдова поделилась с ним последней пищей. За милосердие вдовы Бог сотворил чудо: мука в кадке не истощалась и масло в кувшине не убывало. 
