СЕРГЕЙ АРУТЮНОВ
доцент Литературного института им. Горького
научный сотрудник Издательского совета Московской Патриархии
ЛАСКОВЫЙ ГОЛОС ВРАГА
Что за жалкая участь – заядлый читатель; несчастная марионетка, верующая лишь в то, что написано и напечатано, вместо того чтобы вслушиваться в то, что действительно происходит, умеющая читать в сердцах только при сверке с штампами так называемой «большой литературы»!
В мире навязываемых зависимостей чтение представляет собой наиболее деструктивную привычку, способную привести индивидуума на самую обочину социального бытия, вернуться с которой в прописанную миллионам и миллиардам жизнь сделается почти невозможным.
Единицы, сумевшие сделать верный выбор и порвать с вредной привычкой, рассказывают весьма похожие друг на друга новеллы, позволяющие уложить их в некоторую общую схему: чтение по складам, чтение по программе и чтение «взрослое» (зачаточно рефлектирующее).
ОБЩЕСТВЕННОЕ ДАВЛЕНИЕ И УМ НЕСМЫШЛЁНЫША
Визуализация классических тоталитарных обществ представляет собой довольно причудливое древо путей, по которым направлялось развитие тех или иных национальных образований, однако в сердцевине каждого из них можно обнаружить весьма нехитрый, если не сказать «примитивный», конструкт ментальной ре-популяции (возобновления «традиции»), то есть, копирования в каждом из поколений представлений о гармонической жизни как якобы уникального цивилизационного комплекса идей, учений и верований.
На самом деле никакой уникальности, конечно же, в различных национальных представлениях о «благе» не содержится: все они сгруппированы вокруг «ценностей муравейника» – семьи как малой общности и Родины как общности большой, и представляют собой конфигурацию замкнутого круга, по которому каждый рождённый обязан пробежать соответствующую дистанцию, причём конечная цель бега выглядит крайне туманной, если иметь в виду непременное небытие. Ничего себе финальный приз…
Каждая индивидуальная судьба в клетке семьи, где она развивается, подчинена единой ценностной линейке, основу которой составляют «любовь, уважение, долг», а также (ценности сколь старые, столь и новые, но выходящие за рамки первичного тоталитаризма) материальный достаток, свобода и возможность накапливать и совершенствовать знания.
Совершенно понятно, что это экстенсивный путь развития и личности, и любой общности, состоящей из подобных «личностей»: эволюционный порядок вещей и всеобщий компромисс примитивной нравственности устраивает и власть, и общество ровно до тех пор, пока не обнаруживается системного кризиса, не позволяющего той или иной личности или общности развиваться беспрепятственно и с минимальными издержками, а радикальные спрямления медленного роста в принципе не приветствуются как потенциально грозящие балансу всей общественной структуры. Особенно преследуются традиционным общественным мнением попытки модернизировать начальную человеческую структуру – в ход немедленно идут аргументы о нарушении божественных законов, противопоставлении заповедям практически всех достижений технического прогресса. Но так называемое «гражданское самосознание» с присущими ему примитивными ценностными линейками существует лишь постольку, поскольку устраивает абсолютное большинство непробуждённых от вечного сна.
В течение столетий именно чтение представляло собой опорный системный элемент передачи представлений о том, как следует себя вести (прежде всего – смиренно, скромно и терпеливо, затем – трудясь на своём посту со всей отдачей), а также о том, чем грозит индивиду радикализм воззрений и нежелание подчиняться общественным нормам (см. «романтическая литература»), однако чёткого ответа на вопрос о безусловно достойном бытии приведено так и не было. Героями традиционного подхода к реальности неизменно объявлялись воины, монахи, учёные и словесники, путь которых обрисовывался подвигом то мгновенным, то растянутым на десятилетия, однако эти многочисленные примеры не привели гуманитарное сознание к единой схеме земного подвига – слишком разнятся абрисы судеб в конкретных исторических условиях. Приветствуются то «верность убеждениям», то «сила озарения», отрывающая от прежних предрассудков: разнобой очевиден.
Нет ничего удивительного в том, что государство и послушная ему культура поколение за поколением формировала при помощи чтения именно тот желаемый образ мысли и бытия, который его устраивал. Подверженных чтению удобнее всего назвать несмышлёнышами: они, как правило, не рефлектируют о прочитанном, а принимают на веру практически все героические образцы, действуя сколь рефлекторно, столь и эмоционально, не поднимаясь на уровень высоких обобщений и скепсиса как такового. Им, видите ли, нравится красота подвига, в каком обличье бы она к ним ни снисходила, и каждый заядлый читатель внутренне готов к созерцанию и копированию образца, то есть, к тому, чтобы не сопоставлять, каков контраст между описанным в «литературе» и существующим в жизни.
КЛИНИЧЕСКИЕ СТАДИИ.
Ребёнок, выучивающийся читать по складам, изначально подвержен «маме», «Москве», «Родине» и другим святым определениям. Поначалу, в сказках, он лишь усваивает информацию и удивляется тому, как она компактно размещается на листе, но в целом походит именно на интернет-пользователя, считывающего с экрана те или иные существительные и глаголы, не умея вдаваться в контекст. Превращение в заядлого читателя у него ещё впереди, хотя, впрочем, у каждого есть выбор.
Перелом начинается в ту раннюю юношескую пору, когда мир и чтение, борясь друг с другом за влияние, начинают играть с личностью в эдакое «перетягивание каната». Как только юнец начинает понимать, что радости мира окажутся ему не слишком доступными, он тут же скоропалительно начинает убеждать себя в том, что они, радости, не слишком ему и нужны, и все они не стоят и одной поэтической строки.
Что же такое при этом поэтическая строка? Она – «воздыхание». То есть, в полный голос или вполголоса, но горчайшее сожаление о недоступном во времени, пространстве и внутренних возможностях. Анти-поэтическим представляется исконный человеческий тезис «приди и возьми», «владей нравящимся, презрев условности» – немедленно в упряжку ограничений впрягаются «нравственные нормы», предписывающие будущему рабу условностей поведение весьма и весьма умеренное. Но что есть умеренность, как не отсутствие отваги? Неужели осознанность? Но в чём её смысл в мире неограниченных ресурсов, состоящем из ежеминутного выбора то одного, то другого? Отказ от выбора и последующего наслаждения выступает ядром привнесённой книгами морали, и ничем иным, как продиктованной убогостью натуры, она не видится.
Именно бессильное созерцание называется в так называемой мировой культуре «истинной поэзией», будто бы переход в позицию наблюдателя сопряжено с каким-либо мужественным отказом от соблазна. Удивительное фарисейство! – не могущий заявляет, что не хочет, в то время как любому ясно, что это вынужденный, продиктованный ограниченными возможностями, духовной инвалидностью отказ от удовольствий слабого самца или самки. Так можно зайти чрезвычайно далеко, и результаты, собственно, у нас перед глазами: эта регламентированная жизнь за окнами лучше всего говорит о том, куда гуманитарная культура загнала некогда гордого и свободного человека, не смеющего и посмотреть по сторонам. Он смотрит в книги, как в абсолютно авторитетные источники, не понимая, кто, собственно, их создал.
Прельщённого «поэзией» начинают оставлять любые мысли о мирских наслаждениях, и всё его существо переливается в текст. В сочетаниях букв и слов ему начинают видеться бездны, за которыми маячит нечто будто бы давно знакомое и истинное, несмотря на то, что со стороны это видится само-наведёнными галлюцинациями. Спросите заядлого читателя о самых простых житейских вещах, и он почти со стопроцентной вероятностью, то пожимая плечами, то откровенно отмалчиваясь, начнёт уводить в сторону и самые элементарные вопросы, делая вид, что пытается ответить. Читатель не способен разумно и чётко формулировать, поскольку элементарно дезориентирован. Земная выгода представляется ему в координатах таких же, как он сам, слабых представителей вида, стыдной и незаслуженной.
В конце концов заядлый читатель делается чем-то вроде аппарата для внутренней переработки и усваивания контекстов. Горе! – уже ничто не заставит его с полной отдачей, как предписывает ему общественный закон, работать на общество – фоном у него всегда будет проскальзывать мысль о тщете любых усилий без некоторого высшего одобрения идола, небес и прочих невнятных сущностей. Его выбор сделан, и что ему до того, что он иллюзорен, поскольку имплантирован в него извне будто бы раз и навсегда?
Пора расстаться с вредной иллюзией, навеянной книгами.
Пришло время расковать цепи.
ЮДОЛЬ И УЧАСТЬ.
Приникшие к тексту, отдавшие ему всё своё существо, не видят очевидного: вместо мира они приобрели неравноценную ему замену. Вместо сокровищ – их замусоленную и порванную карту с глупыми значками, и шанса отыскать нечто реальное у них с годами всё меньше и меньше.
Грезя, читатели будто бы пребывают вне времени и пространства, стараясь ощутить «стиль» и «слог» изложения, и порой даже переносят акцент со сказанного на то, как именно сказано о том или ином предмете. Блуждание в дебрях причастий и деепричастий они привыкли чувствовать самым высоким наслаждением на свете, несмотря на то, что читательское удовольствие принципиально зачаточно и происходит от сугубого непонимания того, что именно выражают строки и какая немочь за ними действительно стоит, отчего ими и производится такой оглушительный эмоциональный эффект.
Читателям кажется, что они охватывают взглядом целые страницы, уже даже не особенно вчитываясь в содержание, что в них притекает помимо их сознания некий «дух», и даже слова не слишком осознанные, но скользнувшие в их сознание и подсознание, образуют в этих обширных областях некие архипелаги смыслов. Им чудится внутри самих себя некий рост понимания природы, который на поверку является бессмысленной эйфорией.
В своём самомнении они доходят и до более страшных вещей: мнят, например, что гении понятны и без перевода, или что поэзию бессмысленно переводить, потому что изначально она упоительно звучит лишь на языке оригинала.
Но воображаемые сполохи и зарницы меркнут немедленно, когда единственная реальность – мир – предъявляет права на своего работника и жертву. Малейшее сотрясение эфира, и читатель испытывает шок и трепет: отныне все его поступки будут напоминать усилия копирующего высокие образцы устройства. «Как бы поступил в этом случае лучший герой всех времён и народов?» – однообразно звучит в эфире на всех волнах и диапазонах сразу. Выступить на защиту Отечества, прикрыть собой вражескую амбразуру, выкрикнуть в лицо агрессорам какие-то принижающие их захватнические усилия слова, погибнуть ещё тысячей способов – ради чего? «Традиция» буквально прошита насквозь единой и суровой нитью памяти и славы. Иллюзорность её такова, что даже если подвиг совершается не при свидетелях, способных донести песнь о нём до дальних человеческих поколений, его совершать стоит уже потому, что так поступать «честно и достойно», а ещё потому, что рано или поздно истина «всё равно» выплывет наружу, и тогда… а, собственно, что тогда?
АЛЬТЕРНАТИВА.
В действительно развитых обществах уже несколько десятилетий назад поняли пагубность чтения и «книжного поведения» как натурального цивилизационного тупика. Они, развитые общества, больше не хотят воспитывать орды внешне разумных идиотов, готовых жертвовать и гибнуть ради фантомов.
Поэтому откат от чтения как вредной привычки изобилует всеми изобретательными приёмами, на которые способен человек действительно свободный от предрассудков. Например, можно как-то унять и поставить в зависимость от настоящего момента (он, в отличие от «высоких образцов» – неизменно настоящий) так называемый Зов Церкви. Разбавить коренное население, поклоняющееся зловещей тишине библиотек, людьми менее образованными, но зато более энергичными, назвав их с югов, где книги являются скорее роскошью и показателями достатка, нежели предметом повседневного обихода. Или, например, можно начать преобразовывать книги в гибриды между текстом и изображением, подменяя их увлекательными пересказами, озвучиванием приятными голосами или экранизациями.
Такой подход к делу уже даёт свои поразительные результаты: люди перестают жить обманами и мечтаниями, приходят в равновесие с единственно возможными величинами: заработной платой, расходами на еду, лекарства, коммунальные платежи, стройки, ремонты и путешествия, а также неизбежно сопряжённые с ними кредиты. Книгам при таком отношении к жизни остаётся только затянуть свои пояса потуже и смиренно, как и заявлено в них самих, ждать, пока человек соизволит пробежать в них пару легкомысленных или ничего особенного не обозначающего строк.
Мы мучительно шли к настоящему положению дел, но следует признать, что этот путь заслуживал того, чтобы мы его прошли.
Новый век сводит количество мечтательных паразитов к минимуму и властной рукой подталкивает к малым форматам, а затем и вовсе к исчезающим объёмам чтения. В центре бытия, наконец, находится само бытие, и это повод пусть и к тихому, но основательному, как всё краеугольное и законное, торжеству. Это – торжество мира.
Довольно дискуссий о свойствах литературных персонажей: каждый при рассеивании филологического тумана видит, как они неубедительны, схематичны и несовершенны, и как невозможно поговорить ни с одним из них, потому что все они – выдумка, призванная лишить совершенно реального человека его судьбы, бытовой смекалки и хватки, карьеры и удачи, как она понималась ещё до распространения «книг».
Захват книгами мира ещё только планировался, когда уже звучали здравые голоса о грядущем отравлении ими нравов, о прорисованных в них необузданных страстях, портящих психические сущности особенно ретивых адептов, но всё тогда оказалось напрасным: рукописи и книгопечатание довели человечество до безумия. Пожары, устраиваемые в библиотеках подлинными героями, настоящие огненные феерии на месте этих домов разврата, не давали результата ровно до той поры, в которую усталость и разочарование сделались куда более сущностными, нежели эфемерные приманивания самых наивных и ничего не знающих о своём подлинном значении в глобальной расстановке сил.
Усталость и разочарование в книгах спасли нас от неминуемого краха, продлись эта иллюзия чуть немного более дольше. Подумать лишь, какие зияющие раны оставили доктрины Дарвина, Ницше и Фрейда, не говоря уже о более фундаментальных и классических трудах, подготавливающих несчастного человека к полной утрате довольства собой и тем самым покоя. Но даже если оставить в стороне этих явных смутьянов, возмутившихся на каком-то этапе тем, что все поклоняются Книге, которая так и названа «Книгой», будто бы она одна, потому что написана не совсем людьми, по какому, спрашивается, праву история молодого человека, казнённого некогда за вольнодумство, выступает настолько полным отображением всеобщей участи, будто бы нет ничего более ослепительного, чем эта безусловно талантливая ближневосточная новелла?
Поистине нет пределов легкомыслию издателей, наживающихся на легкомыслии читателей Книги: они сами пилят сук, на котором сидят! Её бесчисленные переиздания дали нам десятки поколений людей, мысль которых буквально зациклена на молодом человеке, присваивает ему непомерные для его положения царские и даже более титулы, и в результате – конфликты, войны, походы в дальние земли, сотни тысяч безвинных жертв. Ужели нельзя жить спокойно, сообразуясь лишь с внутренним пониманием того, как эту жизнь и следует прожить?
Пока живы читатели, обожествляющие Книгу и само чтение – нельзя.
Но все мы имеем немалые шансы дожить именно до таких времён, когда последний читатель раскается в своей ереси и исчезнет вместе со своими исписанными мелким почерком или набранными мелким шрифтом прямоугольными параллелепипедами, оставив по себе разве что недоумение людей, увлекающихся торговлей и спортом, как, собственно, и было до повальной книжности.
Тот мир, без книг, обещаю вам, будет истинно прекрасен и чист, лишён буйства, трагедий, но наполнен невыразимо тихим светом новой поры, которая не будет нуждаться ни в патетических цитатах, ни в драматических разворотах вздорных сюжетов. От прежних веков нам останется сугубое понимание того, сколь глубоко были они больны, искалечены собственной жестокостью и нетерпимостью.
Освобождайтесь.
Жгите значки на бумаге.
Отторгайте морок.
Становитесь теми, кем задуманы для «здесь и сейчас», потому что кроме «здесь и сейчас» – оглянитесь же – в жизни ничего нет.
Выберите «быть» вместо «читать», и всё преобразится, придёт к истинному своему отображению, заставит совершать совершенно иные деяния вместо тех, что вы совершили, боясь бытия и не доверяя ему.
Вы дети мира, отторгшие свою сущность, отстало гордящиеся тем, что воздержались от животной участи, но только она и дана вам в забвение и утешение.
Отбросьте книги – они дурные советчики. Слушайте только вечный голос природы, ласковый голос того, кто уже один раз приоткрыл вам покров над истиной.
Надкусите яблоко…
